Статьи

Кто-то из друзей, знающих, как и я, Андрея Белле тысячу лет (кажется, это был Андрей
Макаревич), сказал как-то: у Андрея есть потрясающее качество — его слушается любой
механизм, от заржавленного замка до мотора суперсовременного катера. Дунет, плюнет,
поковыряет щепочкой — и механизм оживает. Приходит в рабочее состояние. Я бы не
вспомнил это высказывание, прозвучавшее во время застолья, если бы несколько раз не
пробовал, мысленно, объединить разновременные, выполненные к тому же разными ма-
териалами и в разных техниках произведения Белле. Вот тип загадочной живописной
femme fatale, манящей бог знает куда, рядом — натюрморты с кровоточащими плодами
граната, тут же серия цветных фотографий «Воздух чужих квартир», фиксирующая то,
что на Западе называют уличной археологией (street archaeology): бесконечные в своем
разнообразии городские двери и окна. А вот созданный вместе с тем же А. Макаревичем
цикл — photo-based art, серия «Анатомия памяти»… Что же, в конце концов, все это объ-
единяет? Думаю, объединяющий фактор здесь — умение художника привести в рабочее
состояние сознание зрителя. Эти образы, по сути дела,— образы-камертоны, на которые
сознание и настраивается. Белле умеет выжать из образа все возможное в смысловом, ас-
социативном и даже тактильном планах. Но так же требователен он и к зрительской ауди-
тории: он твердо ведет ее, мобилизуя ресурс эмоциональных реакций, культурно-иконо-
графический архив, неисчерпаемые возможности воображения.
Работа с сознанием — это от fin de siecle, периода, к которому Белле постоянно обра-
щается. От его символистски миражных роковых женщин, уходящей натуры, ставшей для
Белле предметом изучения и одновременно — вожделения. Фирменная беллевская femme
fatale — плод этих вроде бы разнонаправленных установок. Изучение — понятно, но «ис-
кусствоведческий» подход грозит стилизацией. Однако вожделение, подход сенсуалист-
ский, чувственный,— вырывает предмет из иконографического запасника, приближает
его вплоть до тактильного контакта. А. Эткинд, культуролог, отмечал: «Символизм делал
материалом творчества глубокие уровни и измененные состояния сознания, ранее оста-
вавшиеся как бы вне культуры: сновидные, медитативные, наркотические, гипнотические,
патологические». Думаю, Белле нашел адекватную визуальную форму не столько этим со-
стояниям сознания, сколько нашим представлениям о них. Точнее, тому ореолу загадоч-
ности, опасности и суггестии, который в наш прагматичный век притягателен, как запрет-
ный плод.
Женские образы Белле — многолетняя серия, собственно, и составившая ему имя.
Она продолжается по сей день — вожделение и анализ механизма его воздействия — ма-
терия неисчерпаемая. Материализация и дематериализация желания — два полюса, между
которыми развивается эта серия, охватывающая и живописные, и акварельные произве-
дения. Но есть и другие полюса: «чистый» эстетизм любования и чувственный, контакт-
ный, почти вуайеристский по характеру опыт. Между этими полюсами — шкала реакций,
на которые рассчитывает художник: каждая вещь достаточно расчeтливо несет в себе
«матрицу» осмысленного реагирования.
Недавняя серия цветных фотографий «Воздух чужих квартир» парадоксальным образом
продолжает установку, заложенную в цикле femme fatale. Парадоксальным — потому что
визуальности обеих серий почти полярны: вместо завлекательных, оптически притяги-
вающих женских тел — колючие фактуры траченных временем и климатом дверей и став-
ней. Продолжение же я вижу в том, что и здесь художник — отрефлексированно или
нет — управляет реакцией зрителя, закладывает (причем без всяких сюжетных подсказок,
сугубо оптическими средствами — самой предметной архитектурой, цветом, фактурами)
некое руководство к переживанию. Овнешнен (выражение М. Бахтина) материальный
план — оболочка: двери, стены, ставни, слепые окна. При этом оболочка дана выразительно
и изобразительно мощно. Это действительно может показаться уличной археологией: до-
кументальный аспект здесь, несомненно, присутствует. Но все-таки это — именно оболоч-
ка, защищающая от зрителя некое внутреннее содержание жилого дома — пространство,
означенное присутствием протекшей в этих стенах жизни. Каково это содержание — без-
мерное терпение, скудость выживания, бедность эмоционального бытия? Или, наоборот,
всплеск недюжинных страстей, опаливших эту саму оболочку изнутри? Наличие скелетов
в шкафу? Или скрытая фасадом пустота? Художник ощутимо управляет характером, оп-
тикой смотрения: глаз пересчитывает доски, останавливается на утратах, реагирует на
пронзительные цветовые сполохи. Оптическое настолько активно, что, кажется, мате-
риализуется. Сокрытое дематериализовано, но готово как к бесплотности, так и к телес-
ности: на этой оппозиции строится внесюжетный нарратив…
Оптическое как материализация ускользающего… В проекте «Анатомия памяти» Бел-
ле нашел соавтора, разделяющего его манию навигации по временным потокам. Это зна-
менитый музыкант Андрей Макаревич, многолетний соратник по подводной навига-
ции — дайвингу. Оба жаждут разобраться в этом эффекте необратимости временного по-
тока: визуализировать его, а значит — если не возвратить, то хотя бы — чуть задержать,
приблизить, дать всмотреться…
Проект, выполненный Белле и Макаревичем в соавторстве, можно отнести к разряду
photo-based art: серия старых фотографий, апроприированных живописью. Фотография
и некая живописная субстанция. Собственно, эта субстанция и визуализирует, материа-
лизует временной поток. Никаких реалий, предметностей, даже намеков на материаль-
ность объектов. Материализуются не детали, а само течение времени. В этом дыхании до-
формы или пра-формы — метафорика исторического потока как совокупности нематери-
альных эманаций: неосуществленных желаний, нереализованных вызовов, ничем не
окончившихся порывов. Эти проекции частных воль и страстей сопровождают историче-
ский процесс в его материальных совершениях и доказательствах. Без них нет ощущения
течения времени, ведь оно не равно документации и архиву материальных объектов.
И вот в эту живописную субстанцию вплавлены фотографии: начало прошлого века, плюс-
минус двадцать лет… Самые разные — кабинетные, визитки, фото на документы. Ничего
сюжетно-завлекательного — не знаменитости и не родственники. Хорошие ординарные лица,
лица людей при деле — при семье, при должности, при истории… Я недаром упо-
требил слово «вплавлены» — фотографии, как бы технически они ни были утилизирова-
ны,— существуют в неком живописно-временном потоке. Это не монтаж, не вклейка —
в этих терминах есть коннотации внешнего, пришедшего извне. В нашем же случае — иное:
фотографии существуют именно внутри этого потока, на глубине.
Фотография с ее предельной концентрацией реальности дереализуется… Живописная
субстанция с ее предельной концентрацией нематериального, «абстрактного», нефигура-
тивного обнаруживает потенциал реальности…
Человек, легко возвращающий к жизни самые безнадежные механизмы, старые
и сверхсовременные. Автор, естественным образом возвращающий в рабочее состояние
зрительское восприятие, пресыщенное или просто ленивое. Нужный художник этот Белле.
С такими-то навыками…

Легко представить себе типологичную современную коллекцию, составленную по рекомендациям адвайзеров на основе все той же твердой конвенции истэблишмента мэйнстрима : вещи вполне достойные, репрезентирующие передовые художественные идеи и стратегии, демонстрирующие уровень “продвинутости” владельца, его вовлеченности в художественный процесс. И –не более того. Даже в музейном собрании эта имперсональность, типологичность начинают восприниматься как инерция : слишком все бесстрастно, стерильно, “без перца”. А в частном, приватном ? Как жить в одном пространстве с этим подбором самодостаточных, замкнутых, принципиально не поддающихся “разгерметизации” вещей? В Нью-Йорке мне вместе с международной группой кураторов довелось посетить несколько таких коллекций-первоклассных , музейных по уровню, но очевидно отчужденных от жизни владельцев. Поймал себя на том, что разбросанные игрушки внуков одного из коллекторов притягивали не меньше, чем арт-обьекты : даже у временного посетителя возникала ощутимая потребность в преодолении отчужденности подобного искусства.
Это –реальная , назревшая проблема художественной культуры. Проблема восприятия искусства и бытования искусства.Отсюда- возросший интерес к явлениям, казалось бы, навсегда вытесненным из сферы актуального , но снова мощно возвращающимся из музейного бытия и на арт-сцену, и на арт-рынок : art deco, некоторым линиям сюрреализма, творчеству Клоссовски ( Klossowski) и Бальтуса ( Balthus). То есть искусству завораживающему, соблазняющему, интригующему.
Внимание к творчеству Белле –в контексте этого нового интереса к искусству контактному, рассчитывающему на ответную, причем эмоциональную, реакцию.
Уверен, оно востребовано как раз потому, что актуализирует моменты, которых так катастрофически
недостает в динамике повседневности – романтические переживания, любовные томления,сенсуальное восприятие каждого мгновения жизни.
Словом, Белле выбрал правильную стратегию. Впрочем, не берусь судить, выбрана она отрефлексированно или интуитивно. Скорее, второе. Белле не мастер интеллектуальных построений. Он –мастер чувствований. Пауз. Эмоциональных состояний. Это – свойство характера, натуры. Он не анализирует, а, скорее, всматривается, вслушивается. Так на моей памяти – еще до джипов и снегоходов, которые пришли вместе с успехом, он вслушивался в разные нехитрые домашние механизмы- часы, телефоны –своих друзей, и моментально чинил их. Так он всматривается в предметы, из которых сложится натюрморт, в материал, из которого построится вещь. Так он простукивает, прощупывает старую деревянную доску, которая будет картиной –не основой, а именно тактильной плотью произведения. Так он простаивает на блошином рынке, высматривая старую фотографию или рукопись, которые введет в ткань образа.
Одинокий созерцатель, пассеист, интуитивист? Описанные выше качества вроде бы подтверждают этот образ. Равно как и стиль жизни, который ведет художник последние годы . После многих лет неустройства и кочевой жизни (получив высшее художественное образование, он пробывал себя в разных сферах- успел побывать менеджером музыкальных и художественных коллективов , путешествовал с ними по России и вывозил их на Запад) – Белле создал Дом. Тот самый, непременно с большой буквы , – который по старой российской художнической традиции является обителью, убежищем. ( Для русских исследований художественной культуры прошлого века вполне типологична тема, сформулированная следующим примерно образом – мотив убежища в творчестве художника имярек…). В нем, большом, выстроенным по собственному проекту, Белле и живет под Петербургом, на холме в излучине Невы в ее верхнем течении. В город наезжает не часто. Природа, пустынная местность, низкий горизонт, вода… Прямо Озерная школа да и только… Между тем Белле –вполне современный человек, использующий в своих работах компьютер, гоняющий на джипах и снегоходах, на зубок знающий сравнительные достоинства аквалангов и серьезно занимающийся подводным плаваньем в самых экзотических местах. То есть живущий в ритмах и стрессах сегодняшнего дня. И, видимо, потому понимающий опасность отчужденности, которая неотделима от этих ритмов и стрессов. Наверное, отсюда –компенсирующий, человечный,открытый характер его искусства.
Начну с натюрмортов. “Сквозь” все натюрморты Белле проходит единый предметный набор. Это- бутылки и банки, аптекарское стекло, старинные керосиновые лампы.. Вычурные формы, но главное- загадочная, мистериальная оптика : таинственное преломление лучей, неожиданные внутренние свечения, ускользающие блики. Далее- рыбы : высушенные до бесплотности, до муляжности, и вяленые, сьедобные, готовые ко столу. То есть демонстрирующие строение, анатомию, скелет – и сочащиеся аппетитной плотью…
И, наконец, плоды земные –луковицы, картофелины, яблоки… И – гранаты. Гранаты чаще всего, и не без умысла. Они –ключ к поэтике Белле.Гранаты с их квазиреальностью, почти телесностью, будто на вкус ощутимой терпкостью материализуют чувственное, сенсуальное мироощущение Белле. Так уж совпало- тема плода со всеми сопутствующими культурными архетипами соблазнения и вкушения, и чисто визуальная антропоморфность, и предлог для специфического, тактильного, ощупывающего,- приема живописного письма… Чувствительность, переходящая в чувственность. И чувственность, не успевшая материализоваться – ускользающая, неуловимая.
Думаю, здесь главный секрет Белле. С одной стороны, он стремится к обьективизированности и предметной формы, и стоящих за ней эмоций. Уже доска, высмотренная среди многих подобных, сотню раз взвешенная на руке, сохраняющая тепло солнца и былого очага ( как правило, доски выбираются из остатков жилых срубов) начинает эту работу обьективизации . Это не просто поверхность, как ковчег в иконе , эта деревянная основа обладает символическими смыслами и эмоциональной содержательностью. Далее роль обьективизатора, опредмечивателя берет на себя живопись –оптически конкретная, пластически тактильная, теплая, рукотворная в прямом смысле слова. Кажется, тема предметности, обьетивизации, телесности звучит предельно остро, похоже, она и составляет содержание вещи. Но нет. Не менее важна тема ускользания, неоднозначности, загадки…( Она достаточно укоренена в русской культуре : в 18-19 вв существовал специальный жанр обманки –натюрмортов или ню. Предметности выписывались предельно убедительно, зрителю оставалось только протянуть руку-но вместо фруктов или женского тела он натыкался на холст). Эта тема также реализуется вполне конкретными приемами. Предметная форма-особенно не “природная”, а рукотворная-при всей своей убедительности откровенно условна. Это замечаешь, когда отвлекаешься от формы естественной, натурной (фрукты, рыбы и пр.), и от натуральных, как бы подсмотренных эффектов освещения . Тогда открывается, что изображение носит скорее графический, линеарный характер, что условность подчеркнута ломким, часто утрированным контуром. Наконец, мотив условности –на этот раз временной , темпоральной – поддержан и приемом аппроприации старинных фотоизображений и рукописей. Вплавленные в ткань произведения, они не играют роль литературных подсказок или исторических референций. Единственная их фунуция – дать ощущение церемониала протекания времени. А значит,- условности, обманчивости ситуации “здесь и сейчас”, которую мы инерционно воспринимаем как данность.
Итак, Белле балансирует между обьективизированным присутствием и ускользанием, между квазителесностью, обещающей обладание, и недоступностью любого обладания…
Та же тема амбивалентности обладания продолжена и в женских образах художника. Причем в концентрированной, сгущенной форме. Здесь телесность, чувственность, эротичность – не нечто подразумевающееся, искомое, ожидаемое. Нет, здесь это формо- и смыслообразующие, изначально заданные категории. Белле пишет женщин откровенно эротичных, влекущих, заманчивых. Причем подает своих обнаженных именно как драгоценность –обогащая поверхность, облагораживая фактуру, любовно выписывая атрибуты.Вспоминается Андрэ Мальро, писавший в предисловию к изданию “Любовника леди Чаттерли” Лоуренса : “эротизм тоже является своего рода ценностью”. Белле опирается на вполне конкретную типологию женской сексуальности . Это женщины периода от символизма до art deco : от вызывающих женских типов Климта и Захер-Мазоха до порочно-рафинированных «американок в Париже». При этом пишет свои модели ( точнее, варианты одной и той же модели – «обнаженной Белле») с натуры. Речь идет не о стилизации. А об игре –игре в эстетизированную чувственность, рафинированный эротизм. ( Диалектика обьективизированного, квази-реального и эфемерного, миражного и здесь задана сочетанием телесности, вплоть до лессировок, в проработке обьемов, и условности, силуэтности рисунка). Но раз это игра – значит, акцентируя осязаемо-плотское, непосредственно – доступное ( все эти позы, подвязки, атрибуты), Белле остается верен себе : напоминает о несбыточном, недоступном, ускользающем. Артикулируя сексуальное, не забывает о романтическом. Уходящая натура… Ускользающая красота…
Что ж, в этом –поэтика Белле. Вместе с его вещами в ваш дом входит приключение, интрига. Физическое, конечное обладание его вещами обманчиво. Вы почти ощутили вкус граната, почти дотронулись до желанной плоти… Однако все это тает, как мираж. Но – с почти физически ощутимой возможностью, даже неотвратимостью возвращения…
Каждый из нас пытается противопоставить рациональности и отчужденности современного бытия что-то свое. Андрей Белле –уверенность в реальности миражей.

Александр Боровский.

У Андрея Белле счастливое мировосприятие : глядя на его живопись, сразу понимаешь, что он любит. В период, когда между художником и вещью – сложная оптика аллюзий, рефлексий, запутывания следов (ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь…) подобная прямота непривычна, она даже настораживает. Вроде бы не наивист, вполне изощренный художник, а пишет просто плод граната, граненый стакан, сушеную рыбу, что там еще. Вроде бы вполне изощренный художник, а радуется находкам своих друзей, опирается на них и совсем не хочет замаскировать, скрыть эту перекличку. Однако, рассматривая творчество Белле во временной перспективе, отбрасываешь мысль о любого рода играх : он все делает искренне. И когда обрабатывает поверхность своих досок-добротно, с какой-то тактильной теплотой. И когда пишет свои излюбленные предметные мотивы. И когда находит на блошиных рынках фрагменты старинных писем и фотографий, которые вплавляет в красочный слой. И даже когда привносит в образ что-то от находок своих друзей- абсолютно открыто, с какой-то простодушно- радостной установкой на узнавание. Видимо, все, что делает художник, прежде всего обладает для него самого важностью дружеского послания. ” И друзей созову. На любовь свое сердце настрою…”. А там, где есть послание, есть и потребность понимания. Иначе зачем делиться собственным удивлением ? А Белле сохраняет способность удивляться. И способность делиться. Недаром главные его собиратели- люди, априорно настроенные на контактность, на передачу эмоции, вообще на трансляцию -актеры и музыканты.
Это важно- Белле нужен адресат. Он не может выпустить свою вещь безадресно, в некое безвоздушное пространство. Вещь должна попасть в хорошие руки. Жить в хорошем доме. Эта посылка – забота о бытовании произведения влияет и на формообразование. Белле пишет откровенно интерьерные вещи – в том смысле, что они призваны гуманизировать интерьер, привнести в него ноту человечности. Последняя серия художника – обнаженные. Они « настояны» на эстетике модерна, на завораживающе -порочных ню Климта. Это вполне органично — в конце концов модерн заставил по-новому взглянуть на «человеческое, слишком человеческое», как говаривал Ницше. И возвращение к загадочно-плотскому, эротичному, живому -вполне обоснованно на исходе века. В ультрасовременном и достаточно имперсональном интерьере работы Белле напоминают о ценностях, которые вышли из моды, вернее, вытеснены из нашей прагматичной жизни – о любовном безумстве, желании, страсти. Пока в сумерках наших домов таинственно мерцают удлиненные, влекущие, изысканно изломанные женские тела Белле—не все потеряно, даже если падает курс акций.
Белле -этакий “последний бойскаут”-гоняет на мотоциклах, джипах и снегоходах, вообще на всем, что движется. При этом на всем этом охотно всех подвозит. Бесконечно строит дом, при этом уже обжитой друзьями. Ловит рыбу и говорит о рыбах- при этом с удовольствием делится уловом. Все это Белле делает заразительно вкусно. Потому что умеет всему удивляться -скорости, природе, улову, красоте женщин. И всем делиться- скоростью, уловом, красотой женщин, искусством.
В последнее время на его картинах появляется символическая парящая фигура в красных одеждах. Это не реминисценции женских образов прерафаэлитов, как могут подумать некоторые. Это -беллевское. Это- Муза Разделенного С Друзьями Удивления. Александр Боровский.

Он совершенно не похож на художника. Он вообще не вызывает ассоциации с какой-либо
профессией. Если его позвать в телепрограмму «Интуиция» и поставить на подиум — хрен
кто догадается, чем он в жизни занят.
Художник: рассеян, застенчив, бородат, неопрятен. Вытянутый на локтях черный
свитер, склонность к крепким напиткам и философии негативного толка. Ничего общего.
Или — из актуального искусства: истерическая одежда, адские темные очки, загадочная
сексуальная ориентация, на языке набор никому не известных имен, один концепт да
спонсоры на уме. Еще дальше.
Нет, я правда не знаю, на кого он похож.
Мы познакомились сто лет назад, и я даже не мог предположить, что вообще-то он ху-
дожник. В те былинные времена он добровольно служил директором группы «Аквариум».
Просто ему очень нравилась группа «Аквариум». И вот БГ рассказал мне, подводному охот-
нику, что у них в команде работает директор, который стреляет в Неве огромных рыб.
Я не поверил, настоял на немедленном знакомстве. Знакомство состоялось, и через
несколько дней мы уже лезли в ледяную Неву с ружьями и фонарями. Ивановские пороги,
ночь, конец октября. Кто понимает — оценит, остальным объяснять бесполезно. В общем,
мероприятие за гранью экстрима. Пока я кувыркался, борясь с диким течением на деся-
тиметровой глубине в обстановке, несовместимой с жизнью, он уже деловито выполз на
берег со здоровенным лососем на гарпуне. Я был раздавлен — я-то до этого момента считал
себя неплохим охотником.
Потом оказалось, что он в превосходной степени умеет делать все, что он любит.
А любит он огромное количество совершенно разных вещей. Но любить — одно (я тоже
люблю), уметь — совсем другое. Он может починить радиоприемник, остановить сердеч-
ный приступ, вырастить цветок лотоса в условиях Русского Севера, обезвредить бомбу.
Может, кстати, и взорвать — если надо будет. Он профессионально вобьет гвоздь (я оста-
нусь без пальца), сложит сруб (откуда?), покрасит стену, предварительно загрунтовав (при-
чем знает, собака, чем именно и в какой последовательности!), и вообще построит
дом — что он и сделал — cвоими руками. Дом этот наполнен невероятным количеством
удивительных и совершенно бесполезных с точки зрения нормального человека штуковин.
Он обожает игрушки со страстью приютского ребенка, лишенного детства. Лучший способ
отвлечь его от всех проблем мира — сунуть в руки новую модель телефона или фотоаппа-
рата. И через два дня он будет этим аппаратом делать снимки, которые вызовут острую
профессиональную зависть людей, посвятивших свою жизнь фотографии. Я не преуве-
личиваю. Он обожает водить машину, которую ощущает как продолжение себя, и когда я
сажусь к нему в эту машину, я всю дорогу молюсь. Не потому, что плохо, а потому, что
очень быстро. Впрочем, все пока целы. Он обожает путешествия (как и я), и иногда мы
оказываемся с ним в весьма отдаленных диких местах планеты в весьма сложных условиях.
В походе он собран, неприхотлив и поражает запасом практических знаний, необходимых
именно в данной ситуации.
Нет, это все чепуха. Вот вам совершенно правдивая история про этого человека — я был
ее участником и отвечаю за каждое слово. Мы возвращались из похода по югу Кубы в Га-
вану — это километров пятьсот по местам, практически лишенным признаков цивилизации.
Дорога, впрочем, все же была. Раз в два часа по ней проезжали попутки — грузовики, иду-
щие на север. Мы тормозили грузовик, закидывали в кузов нашу поклажу, забирались
сами и продвигались в нужном нам направлении. Когда до Гаваны оставалось километров
семьдесят, наступила ночь. Утром улетал наш самолет, и я начал нервничать. Но нам по-
везло, очередной грузовик остановился, мы вскарабкались в кузов в полной темноте и на-
конец доехали до нашего посольства. Где и обнаружилось, что мой друг потерял темные
очки. Не просто очки, чей-то подарок. Чуть ли не Билли Джоэла. Что сделал бы в этой си-
туации нормальный человек? Вздохнул бы, плюнул, выпил рюмку и забыл. Что сделал бы
я? Проныл бы и просокрушался остаток ночи. Что делает наш герой? Он выпрашивает
у посольского парня машину и едет на место нашей последней пересадки — он уже про-
анализировал весь ход событий и убежден, что очки он выронил именно там. Отговаривать
его бесполезно. Ребята, пригородная дорога на Кубе — это вам не Садовое кольцо: фонарей
нет, а тропическая ночь не дает возможности разглядеть пальцы на руке. Найти в таких
условиях место, где ты остановился два часа назад в этой же темноте, невозможно. Вы уж
мне поверьте. Он вернулся через два часа. С очками. Правда, к этому моменту по ним уже
проехало несколько грузовиков, но это было неважно. Он нашел. Вставил стекла и носит
до сих пор. Таких историй я мог бы рассказать множество. Я не знаю, как это у него по-
лучается.
Это, кстати, не от жадности — ах, очки! Это от нежелания подчиняться обстоятель-
ствам.
Хорошее качество для художника — нежелание подчиняться обстоятельствам.
Вообще нежелание подчиняться.
На Байкале наш катер был готов к отплытию — уходили на неделю на противоположный
берег. Распаковал рюкзак, схватил фотоаппарат, прыгнул в машину, исчез. «Сейчас вер-
нусь». Ждали четыре часа. Оказывается, он, проезжая по Иркутску, углядел на старых по-
косившихся деревянных домах восхитительные съеденные временем двери и ставни — из
окна машины на ходу. Вернулся, отснял, сделал великолепную выставку.
А я по Иркутску гулял много раз. И конечно видел эти двери и ставни. И даже восхи-
щался. Повосхищался — внутри себя — и пошел. И все.
Однажды мы затеяли с ним совместную работу — на основе старинных фотографий,
которые мы оба любим (мы вообще почти все любим совместно). Рисование (во всяком
случае для меня) — это вещь очень интимная, это не на пианино в четыре руки. Я даже бу-
дучи студентом не мог терпеть, когда преподаватель принимался править своей рукой по-
верх моего рисунка — куда он лезет? И ждал я начала этого процесса с некоторым стра-
хом — вдруг не пойдет? Мы работали лихорадочно быстро, вообще не разговаривая — обмен
информацией происходил на энергетическом уровне. Мы сделали удивительную серию
под названием «Анатомия памяти». Смело могу хвалить, потому что это не мое, а наше.
Человечество просто еще не разглядело плод нашего труда. У него пока не было возмож-
ности. Вот мы умрем — и мир ахнет.
А по поводу картин моего друга — не знаю, как о них писать, это дело искусствоведов.
На картины надо смотреть. Я смотрю на них каждый день — у меня ими увешан дом. И мне
делается лучше. А расхваливать очевидное — зачем?
Имеющий глаза да увидит.

«Анатомия» — вы же помните эти толстые таинственные книги, попадавшие в наши детские
руки различными, наверное, по тем временам не очень легальными путями.
Какое трепетное ощущение прикосновения к неведомому вызывали эти страницы с за –
вораживающими и пугающими своей страшной эротикой картинами обнаженных тел!
Они, эти великолепные графические образы, не задерживали нас на поверхностном
созерцании пластики линии и формы.
Нет! Срывая кожу с переплетения сухожилий и мышц, они вели глубже, показывая
всю суть нас же самих, вызывали дрожь в коленках и странное чувство под ложечкой.
Очень похожее состояние возникало и вело меня в процессе создания совместного
с моим любезным другом проекта, когда мы, как два прозектора в анатомическом театре,
позвякивая в тишине мастерской нержавеющей сталью кистей о металлические ванночки
красок, вскрывали сущности субъектов, канувших в вечность.
Пытаясь извлечь из них давно угасшие чувства, мы желали понять, что же руководило
ими в их стремлениях, в их любви, радостях и бедах. Это было тем более интересно, чем
больше мы осознавали необратимость процессов развития (а может и деградации) общества,
невозможности понимания большинством наших современников тех материй, которые
были совсем недавно всем так знакомы и близки.
И мы отчетливо ощущали, как под скальпелем мастихина расходится эпителий времени,
и там, в этом ослепительном надрезе, открываются странные, прекрасные, а порой страш-
ные органы той, прошлой жизни, изъязвленные и деформированные непростыми болез-
нями последнего века…
Нашей же задачей стало извлечение оттуда самых ярких, затрагивающих тончайшие
глубинные струны людских душ, вещей, систематизация, описание и в конечном итоге
представление зрителю их, препарированных, в формалине, для лучшего понимания
предмета.
И так хотелось заново притронуться к мгновению, уже остановившемуся более ста лет
назад, удивляться ему, восхищаться им, найти безумно прекрасное в ужасном, как неожи-
данно различаешь тончайшее кружево крыла бабочки, ранее невидимого на фоне растрес-
кавшейся коры давно погибшего дерева…
Время недоступно нашему пониманию. Потому что оно необратимо. И оно делает необра-
тимым все, к чему оно прикасается. Фильм можно прокрутить туда и обратно десять раз,
и мы там как живые, но — пленка поцарапалась и осыпалась. А завтра выцветет вовсе.
По любой дороге можно пройти туда и обратно, но — пролетел день, и ты уже не тот, и до-
рога не та.
Время — дорога в одну сторону.
Как это — голос звучит, и ты слушаешь и плачешь, а человека этого уже давным-давно
нет?
Фотокамера сегодня превратилась в приложение к телефону, фотографирование —
в милую домашнюю забаву. А сто лет назад это было чудо, священнодействие. И человек
шел к фотокамере как на исповедь. Поэтому в отражении глаз этих людей можно разглядеть
все — как они любили, как страдали и радовались, как текла их непохожая на нашу жизнь.
Разглядеть — если захочешь.
Время — дорога в одну сторону.
И все-таки, думаю я. Если законы природы едины — может, мы просто чего-то не знаем?
Ведь можно заставить ток бежать в другую сторону — надо только поменять полярность.
Стрелкам, в сущности, все равно, в какую сторону вращаться.

В прошлое. Во все, что ушло, оставив в этом мире заметный или эфемерный след, след ма-
териальный или знаки на неисследованных наукой материях души, чувств.
Убежден, что каждое движение вещества — дуновение ветра, качающего ковыль, круги
от поденки, попавшей в липкую воду, или турбулентная муть рыбы, увидевшей эту добы-
чу,— все-все остается в памяти какого-то очень сложного мозга окружающей нас вселенной.
И в бесконечной взаимосвязи все эти события впоследствии влияют на происходящее, ко-
нечно же, не оставляя в стороне и нас, людей, как неотъемлемую часть материи вселен-
ной.
Рождаясь, мы наверняка допущены к огромным запасам этой памяти, но тут же авто-
матически сепарируя знания на нужные и нет, мозг ограничивает доступ к информации.
В результате мы обладаем только теми знаниями, которые собрали сами или добыли бла-
годаря общечеловеческой памяти.
Иногда кажется, что находишься на грани понимания чего-то очень важного и инте-
ресного, но невозможно преодолеть барьер прошлого, не позволяющий заглянуть туда,
где ты был когда-то очень давно, и тебе никак не удается это вспомнить.
Поэтому, разбирая старые предметы, красивые от следов событий и времени, я всегда
рассматриваю их вблизи и вижу, как появилась эта зазубрина на самодельном серпе с на-
борной берестяной ручкой, когда он наткнулся на камень в траве, который в свою очередь
помнит эту встречу, а также все, что было с ним с тех времен, когда тысячелетний ледник
принес его с собой из неведомого, растаял, оставив его посреди поля, не всегда бывшего
полем, потому как совсем недавно, тысяч пять лет назад, здесь был лес, но его затопило
море, он исчез, отдав место траве, как только отступила вода.
Среди плавного течения времени, смены веков, лет, времен года появившийся по-
следним в цепи всего живого человек во всех его проявлениях воспринимается как пара-
зитирующее на коже планеты существо, уже рассыпающее свои споры и за ее пределы.
Человечество становится не носителем разума и памяти прошлого, а скорее червем, уни-
чтожающим плод, на котором живет. Включится (а может, уже включился) механизм само-
уничтожения, и все закончится гораздо быстрее, чем мы думаем.
Ведь это так просто. И это основная причина, по которой меня мало интересует буду-
щее. Я любуюсь прошлым, вспоминаю и живу в нем.
Люблю фотографию — остановленное время. Рассматриваю лица прекрасных, давно
ушедших людей — красивых женщин и мужчин, пейзажи за их спиной. Приглядевшись
к этой старой бумаге, ненадежному носителю информации, можно увидеть чувства и мысли,
глупость и ложь, любовь и ненависть.
Люблю клавиры прошлых веков — они еще слышат звуки и чувствуют руки музыканта,
переворачивающего их страницы.
Картины — особая статья прошлого. При желании в картине Рафаэля или Рембрандта
можно увидеть в красочном слое его, Рафаэля, волос, или ресницу Рембрандта, упавшую
на лак, отпечатки их рук, трогавших недосушенный холст, а густые мазки хранят в себе
волны их голосов. Где-то в молекулах краски, лака, грунта есть запись всей истории картины
от портрета автора, делающего последний мазок, до вора, крадущегося с этой картиной из
музея, и рук реставраторов, подаривших ей новую жизнь.
Временами мне кажется, что я тут случайно. Я не из этого года или века. Мой взгляд
на любовь как на полное взаимопонимание и способность общаться с любимым, не поль-
зуясь бессмысленными звуковыми волнами, а только чувствуя все заранее, оказался не-
приемлемым в условиях земной жизни. Постоянно приходится говорить, говорить об
одном и том же, без всякой надежды на понимание. При этом становится ослепительно
больно от сознания чего-то безнадежно потерянного. И повторяешься еще и еще только
в страстной надежде поймать ускользающий фантом понимания и любви.
Все это сидит во мне и все время напоминает о себе беспокойством души и болью
в левом плече. Последнее время одиночество — вот лекарство, которое еще позволяет как-
то думать, мечтать о несбыточном и продолжать жить, глядя назад.

Сегодня я пытаюсь представить вам свои ощущения и, может быть, разобраться в них
сам.
Еще в детстве я не мог оставаться равнодушным, рассматривая простой камень — се-
рый, с белыми прожилками и пятнами ржавчины, вымытый, вероятно, рекой из берега.
Информацию, записанную на магнитной ленте, кинопленке, лазерном диске, люди
прекрасно умеют считывать с помощью хитрых приборов, но нет такого прибора, который
покажет вам тот серый камень во времена сотворения мира, в мезозой, палеолит и юрский
период. Какой ледник принес его и откуда, как вминала его в землю лапа динозавра, как
скользило по нему копыто коня, несущего крестоносца в очередной поход, на какие рево-
люции и войны смотрел он за свою бесконечную жизнь? На каком экране можно увидеть,
как была сделана неизвестным мастером маленькая стеклянная бутылочка, какой яд был
в нее налит и кем выпит? А может, это было лекарство, спасшее кого-то?
Стекло тем более удивительная структура, так как при его хрупкости и недолговечно-
сти необходимы особые условия, благодаря которым оно сохранилось бы и донесло до
нас то, что знает.
Так же и с деревом. Это и организм, имевший собственную историю, это и материал,
принимающий по воле обстоятельств удивительные формы и продолжающий накопление
информации в своих новых состояниях.
Растения вообще специальный предмет изучения, у них своя безмолвная и неподвиж-
ная жизнь, а мудрости больше наверняка, чем у многих людей. В их среде нет зависимости
красоты от формы. Сухая тоненькая травинка может быть милее и убедительнее, чем гро-
мадный букет роз.
Бумага, как производная растений, сама по себе заставляет относиться к ней с уваже-
нием. А ведь она может стать газетой, нотами, рисунком, фотографией. И это уже переход
к вполне конкретным звуковым, визуальным историческим образам. С каждым изменением
формы открываются новые горизонты для исследований.
Металл и его метаморфозы под воздействием человека и, еще важнее, времени — это
отдельная статья наблюдений. Количество историй, которое знает маленькая бронзовая
чернильница или кованый гвоздь, вряд ли под силу запомнить самому именитому сказоч-
нику.
Но как заставить их говорить?
Не я первый затрагиваю проблему памяти вещей. Меня же занимают в основном те ас-
социации, которые возникают при соприкосновении с каким-либо предметом или собы-
тием. Именно их я пытаюсь перенести на холст, раскрыв хотя бы небольшую часть тайны.
То, что я делаю, нельзя рассматривать как что-то законченное, скорее, это путь или
же поиск пути к возможному решению проблемы, если это решение вообще существует…

И увидел Бог свет, что он хорош,
и отделил Бог свет от тьмы.
И назвал Бог свет днем,
а тьму назвал ночью.
(Бытие 1:4, 5)

Вначале была тень…
Ведь это же так очевидно — только создав свет, Бог рассеял тьму, и открылись его
взору в этом, пока беззвучном, мире всевозможные вариации, полученные в результате
смешения этих двух субстанций…
Потом, уже разглядев экспозицию, Бог решил: это настолько неплохо, что требует со-
ответствующего продолжения.
И не было еще Адама, а тени были…
И Ева не предложила пока ему то, от чего он, пораженный ее красотой, не смог отка-
заться, а тень под деревом, в пустынном Эдеме и змеем на нем, уже густела…
Именно игра теней и света была первичной в этом мире, потому и стала основой для
всего последующего…
Уверен, что первое, о чем стал мечтать Адам, несомненный эстет, быстро оправившись
после неприятной истории с изгнанием на Землю, оглядевшись вокруг, рассмотрев эту
Землю с ее красотами, усугубленными присутствием на этом фоне любимой красавицы,—
это о том, как остановить и сохранить столь быстротечные моменты наивысшего, визуаль-
ного и не только, наслаждения. Желание это было столь велико, что элементарные рисунки
углем и охрой на камнях быстро перестали его удовлетворять.
Эти переливания света в полутона, в полную черноту и обратно, очаровывали и не
оставляли в покое человечество с тех ранних времен и по тот день, когда фиксация дорогих
сердцу художника образов не начала становиться реальностью…
И неважно, кто был первым, мастера ли, копировавшие профили натуры с матового
стеклышка камеры-обскуры, Дагер ли, Ньепс или Тальбот с его первой фотографией
в один квадратный дюйм, Байар и его первая фотовыставка в Париже или же Джон Гершель
с сухим докладом в Королевском обществе Англии о гипосульфите соды, но они добились
того, о чем мечтали все, включая, вероятно, и Бога, с момента отделения им света от
тьмы…
В своем стремительном развитии это изобретение превратилось в искусство управле-
ния сочетанием света и тени и наложением тени на свет, и главное — закрепления на стекле
или бумаге полученного результата, что дало человечеству удивительную возможность не
только оставить с собою, но и сохранить на века столь поразившие его в эту секунду именно
те вариации светотеней, которые исчезли бы без следа в безжалостном времени…
Но вот наконец и я, здесь и сейчас, представляю свои наблюдения, увиденные однажды
и оставленные мною жить, в рамках или без, на стенах теплых квартир либо в альбомах
близких и друзей.
Я не хочу этой экспозицией ни эпатировать, ни убеждать, ни превозносить или про-
славлять кого бы то ни было и что бы то ни было. Я лишь хочу показать вам, любезным
моим друзьям, ту игру теней, которая была запечатлена именно мной, ведь я это видел,
и это происходило в моей жизни.
Приглашаю вас попробовать проникнуться чувствами, владевшими мною в момент,
когда пресловутая птичка покидала объектив моей камеры.
Поверьте, они, эти чувства, были искренними…

Биография:
Художник
Успех пришел к нему сразу: уже через несколько лет после окончания ЛВХПУ имени Мухиной он стал известным в городе художником, участвовал в Первой биеннале современного искусства. С начала 1990-х выставлялся не только в России, но и в Старом и Новом Свете. Возможно, Белле – первый художник, объединивший живопись и музыку, во всех ее проявлениях, активно использующий в своих работах коллаж, связывающий единой композицией тончайшее кружево нот, шрифтов, фотографий и цветовые плоскости картин. Хрупкие обнаженные барышни на его полотнах, удивительное чувство линии, цвета и фактуры запоминаются навсегда – раз увидев картины Белле, их не спутаешь ни с чьими другими.

Места:
Семенцы, Красноармейские улицы, улица Софьи Перовской, Невский, Большая Морская улица, Конюшенная, Кирочная, Садовая улица, деревня Островки под Петербургом

Истории:
«Крыши Петербурга, тогда, Ленинграда, были одним из моих любимых в городе мест. Я безумно любил, в редкие хорошие вечера, пробираться туда, наверх, к питерским голубям, и тихонько сидеть, наблюдая за метаморфозами времени. Именно эти крыши, равно, как и вечно колеблющееся отражение набережных в темной воде Фонтанки и Мойки, и, особенно, фактуры, которыми изобилуют эти древние места, дарят мне вдохновение и наполняют смыслом мои работы. В живописи меня всегда впечатляло искусство художника передавать, таким образом, всю многомерность изображаемого пространства и времени. И я сам старался максимально приблизиться к моим идеалам отображения своих впечатлений на холсте, бумаге или дереве…
Петербург всегда в моей голове, и чтобы находиться под его влиянием, мне совсем не обязательно быть в центре города. Да и засилье техники, и лишние звуки стали мешать мне в последнее время. Может это возраст… Моя мастерская и дом теперь расположены в деревне Островки в двадцати километрах от Петербурга, на берегу Невы, рядом с остатками загородной резиденции князя Потемкина-Таврического. Там чудо как хорошо. Отражение островов в воде… Тишина… Никого нет. Это мое место. И так прекрасно чувствуешь себя, приходя с берега в мастерскую. Конечно же, общение с холстом становится тут чем-то особенным…
«Прекрасное место, где я провел одиннадцать суток, – внутренняя тюрьма комендатуры на Садовой улице. Это – старая история. Я порой рассказываю ее близким друзьям. Сидел я в чкаловской камере – названной так, по фамилии
самого Чкалова, попавшего в нее, в наказание за то, что он пролетел под мостом. Меня же туда поместили прямиком из гостиницы «Астория». Будучи солдатом, я служил в роте охраны штаба, а когда мне оставалось полгода до дембеля, я взял отпуск, сдал экзамены, и поступил в Мухинское училище. К нам по обмену приехали студенты-американцы, мы с ними загуляли, неделю пили всякие вкусности, и перед отъездом я пошел их провожать до отеля. Обнялись, поцеловались на прощанье, они прошли в дверь со швейцаром, я помахал им ручкой, обернулся – и столкнулся нос к носу с хмурыми ребятами в штатском. Провели меня в подсобку – там сейчас сувенирами торгуют – и спрашивают: «Ну, ты кто?» А я им: «Да я солдат…» – «Не поняли, какой солдат, откуда?» – «Штаба округа…» 1977 год… американцы-то тогда только-только нейтронную бомбу придумали. Отношения, как понимаете не очень…
«И что ты делал с этими иностранными гражданами?» Я лепечу: «Да я вообще по-английски не разумею, интуристы заблудились, попросили довести их до “Астории”, вот я им и показал дорогу, а тут вы…» В общем ясно – виновен… Транспорта у гостиничных спецов не было, я- солдат , прохожу не по их ведомству, так что меня по всему Невскому, с руками за спиной, повели в комендатуру и быстренько дали 10 суток гауптвахты. Камера была два на полтора метра, пять метров высотой, все убранство стен – «шуба» из гранитной крошки. Цвет – черный. Для ужаса, наверное… Пошли допросы…КГБ…Военная прокуратура… Как же! Такой скандал! Практически – шпионаж! Доказали бы, что хотя бы разговаривал с несчастными американцами – верный дисбат.. Минимум трешка лет… 10 суток одиночки –дисциплинарные, если после не выпускают – значит дело плохо. Проходит десять суток – и ничего не происходит. Все, думаю, жизнь кончена. Ан – нет! Выпустили на одиннадцатый день. Оказалось, что писарь ошибся в датах и прописал мне одиннадцать суток, вместо десяти, чтобы бумагу не исправлять, меня и продержали одиннадцать. Одиннадцатый день стал знаменателен тем, что это было мое Двадцатилетие…»
«В ночь путча мы с художником Анатолием Белкиным взяли две рации (наверное, потому, что еще Ленин учил: самое главное – это связь!) и отправились к Мариинскому дворцу. Дистанцировались друг от друга метров на двадцать, чтобы можно было переговариваться – ведь просто разговаривать неинтересно, – и так шли, пока не сели батарейки, а сели они быстро… На Большой Морской улице строили баррикады. Пьяный вдрыбадан тракторист, с искрами таскал на тросу с Мойки и с канала Грибоедова решетки ремонтируемой набережной и бетонные блоки,– много натаскал, хорошую такую баррикаду построили, неделю разгребали потом.»

про физику
Обстоятельства моего рождения мне не известны. Детство было тяжелое, на дворе 1957 год, не самый хороший год в жизни нашей страны. Но я как-то выкарабкался, перенеся дизентерию, гепатит и хроническую пневмонию. Вырос в абсолютно нехудожественной семье. Папа – физик-атомщик, мама- физик твердого тела в институте Иоффе.

про градусник
Мне всегда было интересно рисовать, когда я болею. Поэтому болел часто. Брал градусник, прикладывал его к батарее и «поднимал» температуру до 40 градусов. После школы я отправился в «Муху» на факультет Дизайна. Это было модно. Художественный вуз не научил меня ничему, кроме осознания того, что учиться надо самому.

про Балтийский завод
После того, как я оттрубил обязательные два года распределения после института (работал художником на Балтийском заводе; получал 70 рублей в месяц и жил припеваючи), у меня оказалась масса свободного времени. И я подумал: почему бы не заняться чем-нибудь еще? И я стал директором группы «Аквариум».

про видеомагнитофон
Взаимодействие с «Аквариумом» началось с дружбы. Мы с Гребенщиковым жили рядом – он на Софьи Перовской, а я на Невском, 32. Однажды он пришел ко мне смотреть видеомагнитофон, который был страшной редкостью в те времена. Все ходили ко мне смотреть видеомагнитофон. И Бориса кто-то из друзей привел. Может даже Виктор Тихомиров. В городе тогда в обороте было всего две-три кассеты. Любая вещь, которая воспроизводилась не по ТВ, вызывала особый интерес. Это было примерно в 1981 году, и обладать видеомагнитофоном тогда было все равно, что сейчас – линкором.

про 15 рублей
В какой-то момент я стал администратором группы, кем и проработал с 1988 по 1993 г. До меня им был Миша Фанштейн. Его функции стали плавно перетекать в мои обязанности. Я отвечал за деньги, концерты, связи, покупку билетов. Мне интересно было все, что связано с «Аквариумом», хотя денег я не зарабатывал ни капельки. Наоборот: все, что было, я тратил на них. Кто-то до сих пор утверждает, что я на них дико заработал. Это, конечно, абсурд. Заработки были мизерные. Приходилось зачастую доплачивать за билеты. Гонорары вообще начинались с 15 рублей на музыканта. Хорошо, если нам поездку оплачивали. Но все равно это было волшебное время, все были друзьями с общим кругом интересов. Я в них души не чаял. Поэтому особенно неприятно, когда в интернет-опусах пишут, что в эту группу меня привели меркантильные интересы.

про людей-рокеров
Было много веселого в рокерской жизни. В Москве у Саши Липницкого из «Звуков Му» была фантастическая хата на Большой Каретной. Если какие-то музыканты приезжали в Москву, то все гостили у него. В большой комнате, уставленной безумно дорогой антикварной мебелью, вповалку размещались музыканты прямо на полу. Там лежали чудовищные люди-рокеры, кто-то спал, кто-то пил, кто-то спорил о музыке. Однажды там не на шутку поспорили Гребенщиков и Курехин. Тема спора была программной: музыка, возможности ее проявления и перспективы развития.

про базар
КГБ постоянно за нами наблюдало, вызывало на собеседования. Люди в штатском постоянно были нашей тенью, порой в самых неожиданных местах. Был у нас друг – американский консул Боб Паттерсон, милейший человек. Он нам визы помогал оформлять. Мы приходили к нему в гости на Пушкинскую улицу. Как-то раз пришли туда на тусовку, и в разгар вечеринки я стал вдохновенно рассуждать на антисоветскую тему. По выпученным глазам окружающих, я осознал, что здесь все насквозь прослушивается. Тогда я понял раз и навсегда, что нужно фильтровать базар.

про мрак
В постперестроечное время у многих возникало желание отсюда убежать. Думаю, редкий человек не мечтал тогда свалить от того ощущения постоянного мрака, чувства опасности. Для людей нашего круга это было тяжелой ситуацией, когда надо думать, что ты говоришь, следить за тем, не сказал ли чего лишнего, а если поговорил с кем-то по душам, думать, не напрасно ли ты это сделал и кто это человек. Я стал все больше проводить время в Нью-Йорке.

про штурмана
Первый раз я приехал в Нью-Йорк с «Аквариумом» и их проектом Radio Silence. Это вообще была моя первая поездка за границу. Дело было в 1989 году, когда у нас на прилавках был полный голяк, и в стране царила разруха. Мы с ребятами летели на разных самолетах, и я почему-то полетел один с дурацкой пересадкой в Польше. Тогда в Варшаве в аэропорту вышли три русских человека, которые должны были пересесть, но оказалось, что на заветный самолет мест нет. Полный бардак, языка я никакого не знаю, денег нет, конкретных адресов тоже. Я понимал, что если не полечу на этом самолете, то мне смерть. Я начал пробиваться, и уже стоя на трапе, вцепился в польскую бортпроводницу, с требованиями меня пропустить. Она по рации переговорила с пилотом и предложила мне полететь в кабине пилота. Я, конечно, согласился. Так что, первый раз летел в Америку в кабине Боинга на дополнительном стульчике вместо запасного штурмана, которого почему-то не было.

про птичку
Прилетев в Нью-Йорк, я сразу отправился на Манхеттен. Это незабываемое ощущение: когда ночью въезжаешь в столицу мира, и встречает тебя гора огней, башню срывает напрочь. Я еще не спал перед этим двое суток. Можно было реально сойти с ума. Но я держался. Такси проехало через Центральный парк на 96 улицу, где жила наша подруга Марина Олби. Все музыканты уже были там. Не смотря на поздний час, Тит (аквариумский басист) сразу же предложил мне пойти в магазин за продуктами. За углом, на Бродвее мы зашли в «24 часа», которых у нас еще в помине не было. Сознательно я был подготовлен к восприятию пестрого ассортимента продуктов и продолжал держаться изо всех сил. Я отправился исследовать этот маркет и остановился у полки с печеньем в глубине магазина. В ровных рядах всяких вкусностей, часть которых была уже выдернута, мое внимание привлекла чуть-чуть разорванная упаковка. Вдруг меж пачек печенья вышла пешком маленькая птичка. Летать она уже не могла, потому что, видимо, всю жизнь ела это печенье. Она посмотрела мне презрительно в глаза, не понимая, что я тут делаю, повернулась, и ушла, волоча крылья… Тут я понял, что крыша у меня, наконец-то, поехала…

про наследство
После той сцены в магазине, Тит повел меня, ошеломленного, в гости к БГ, который снял квартиру на соседней улице. Они занялись приготовлением продуктов, а я сказал, что посижу чуть-чуть на диванчике и отдохну. Очнулся я только через два дня, когда Гребенщиков уже в Россию улетел. Апартаменты достались мне в наследство: после Бори эту квартиру стал снимать я.

про ностальгию
В общей сложности я провел в Нью-Йорке три года. Летал туда периодически и жил по полгода. Выдержать долго там не мог. Надо сказать, что русский художник себя там ощущает полным идиотом. Просыпаешься оттого, что под окном афро-американцы долбят асфальт, и понимаешь, что ребята зарабатывают деньги, а ты сидишь на чьей-то шее. Денег нет, и не понятно, как это сделать в этой стране. Я поднял каких-то знакомых галерейщиков и начал там писать картины. Они вдруг стали продаваться. Я безбедно зажил таким образом. А на родину вернулся чисто из-за ностальгии. Когда вокруг сплошь англоязычное население с другим менталитетом и другими мыслями в голове, это утомляет.

про альбомы
Впоследствии я стал оформлять альбомы друзьям-музыкантам. Не помню даже сколько оформил Макаревичу: «Песни, которые я люблю», «Женский альбом», «Картонные крылья любви», «Тонкие шрамы» и прочее. Что-то для Максима Леонидова делал. Но Гребенщикову – ни разу. У него всегда был личный подход к оформлению собственных альбомов.

про стиль
Я не думаю ни о стилях, ни о направлениях. Есть специальные люди, которые этим занимаются за деньги – искусствоведы. Я просто занимаюсь искусством и крашу картинки. Не люблю шумные арт-проекты: лаять собакой голым на улице – это не по мне. Несмотря на то, что кто-то за этим может видеть будущее нашего искусства. Я люблю интим и уединение в области живописи. «Современное» искусство я не трогаю, оно меня – тоже.

про вдохновение
Откуда берется вдохновение? Это вопрос, на который нет ответа. Жизнь сама по себе создает какие-то ситуации, которые вдохновляют. Иногда вдохновляет кусок грязного асфальта, настолько красивого цвета, что хочется это сделать на холсте. Могут вдохновить пластичные линии женской руки. Посмотрел, например, как девушка взяла бокал, и понял, что в этом истина.

Про Маугли и Ленина
Есть масса людей, которые считают живописью то, что висит на стене. Если с детства не учить человека говорить, то получится Маугли. Если не учить с детства красивому и пониманию красивого, то это так и останется не ведомо человеку. В данный момент масса людей не имеет понятия о живописи, потому что их не учили этому. Есть, конечно, маленький процент, кто понимает, но это не влияет на общую картину массовой эстетической безграмотности. Как Ленин ничего не знал об искусстве (для него самым важным искусством являлось кино, которого тогда вообще не было), так и продолжается до сих пор.

про междусобойку
Современное состояние питерской художественной жизни я бы определил как отсутствие таковой. Есть междусобойка, довольно дилетантская. Профессионализма ни со стороны галерей, ни со стороны художников, в общем, не наблюдается. Решение проблемы я вижу в поддержке арт-деятелей со стороны государства и выделении значительных средств из бюджета. Государство должно понять, что в искусстве и выражается лицо страны. И лицо это должно обновляться. Мы же не можем вечно ехать на Пушкине и Чайковском, выставляя их как визитную карточку. От современной разбитости искусства надо не бежать в Европу, а пытаться исправить эту ситуацию.

про крабиков
С тех пор, как меня папа окунул головой в Черное море, и я увидел там маленьких зеленых рыбок и крабиков, и вдохновился ими, я считаю себя дайвером. Впоследствии я объездил все моря. И не только моря. Самая впечатляющая подводная обстановка, на мой взгляд, в Карибском море. Красиво и на Мальдивах. Суровый, но завораживающий подводный мир в Тихом океане.

про Макара
Иногда я езжу с Макаревичем за компанию, когда он снимает программу «Подводный мир Андрея Макаревича». Один раз он меня взял в этот проект штатным фотографом. А началось все с общих интересов. Нам интересно плавать под водой и путешествовать. Я четко помню момент, когда мы еще не были знакомы и дружны, я увидел Макара в интервью, где он упоминает, что очень любит подводную охоту. В тот момент я понял, что нам мимо друг друга не пройти.

про бензин
Как-то раз мы с Макаревичем были на Кубе. Взяли напрокат «Ниву» и поехали на другой конец острова. Тогда это была совершенно дикая страна – запчасти для машины найти невозможно, бензина нигде нет. На обочинах лежат мертвые лошади, не доеденные орлами. Местные жители глядят подозрительно. С первых километров единственного на Кубе хайвэя я понимаю, что у нас проколото колесо. Когда мы остановились, от покрышки осталось два резиновых ободочка. Мы поменяли колесо на запаску, и любой прокол для нас стал чреват. Когда закончился бензин, мы встали в деревне, и все пришли на нас смотреть. Сбежались дети и старики. С нами был переводчик, сумевший выяснить у толпы, что в деревне есть дед, у которого с 1956 года от американцев остался мотоцикл, а к нему есть бензин. Дед принес огнетушитель, заткнутый газетой, утверждая, что там бензин. Мы залили в бак эту черную жидкость и еле-еле дотащились до заправки, где девушка в окошке сообщила, что электричества нет, но оно появится дня через два. В результате мы поймали местного человека, дали ему денег, чтобы он с ведром полез в емкость и начерпал нам бензина. И все это лишь малая часть приключений, которые происходят с нами во время путешествий.

про себя
Я зануда, и я знаю об этом. К тому же, недалекого ума не очень широко мыслящий человек, запершийся у себя дома, в одиночестве красящий картинки, только мне и нравящиеся. Образ жизни веду разгвоздяйский. Нальют – выпью, позовут – поеду. Вот недавно Макаревич позвал на Амазонку, охотиться на анаконд. Видимо, весной и поедем.

про усы
За этим не кроется никакой специфической концепции. Я чувствую себя не очень современным человеком, а усы выросли сами, они мне не мешают. Они просто немножко во мне поддерживают какой-то дух того времени, которое мне нравится, в котором хотел бы жить. Что-то гусарское. Мне нравятся прошлые века. Так что усы – это для себя, честное слово, а не для имиджа.

Порою, перемещаясь по планете, в совершенно разных ее широтах, проходя мимо людских жилищ, я невольно стал анализировать безмерное разнообразие этих форм, и искать закономерности в соответствиях или противоречиях между обликом оных, и самими конструкторами этого облика…
Меня занимала согласованность самой оболочки слепленной вокруг себя человеком, и субъектом, породившим эту оболочку. А главное, что мне было интересно – зависимость вышеупомянутой эстетики от года ее создания, от внутреннего содержания архитектора и количества лет, прошедших с сотворения ее до момента фиксации объекта мною.
Эти образы, подобно растущим в водах мирового океана мириадам кораллов, настолько различны и настолько индивидуальны, что тут же ассоциируешь их неповторимость с папиллярными узорами, коих не бывает, как известно, подобных, и, которые непременно навечно привязаны к индивидууму, ими обладающему.
Вследствие необъятности задачи, я сузил ее рамки и выбрал для наблюдения, как детали, вернее всего определяющие характер строений – двери, а так же, ставни на окнах, тоже по сути двери, места, через которые происходит контакт обитателя с внешним миром, и мира с ним.
По моему пониманию, в этих точках постоянного соприкосновения двух субстанций в наибольшей степени проявляется воздействие одного на другое, и остаются следы такого влияния на предметах окружающих это пространство. Несомненно, вся картина меняется с течением времени, с изменением статуса и мироощущения создателя данного образа.
Эти, на самом деле тончайшие и не очень надежные преграды, защита от агрессивной окружающей среды, максимально характеризуют, как жителя строения, пытающегося оградиться от вселенной, так и само пространство, в котором находится объект. Они, двери и ставни, отчетливо показывают воздействие времени на оба мира сразу, времени – главного разрушителя, или наоборот, создателя того хитросплетения цвета и фактур, так увлекавшего меня ранее, да и продолжающего поражать своей красотой и непосредственностью поныне…
Абстрагировавшись от всего внешнего, наносного, полностью погрузившись в созерцание этих, великолепных по своей композиции пятен и линий, можно придумать себе миллионы сказок, представить бесчисленное количество захватывающих историй, записанных здесь временем в трещинах кракелюра, как на виниловых дорожках старинных пластинок. Главное – научиться считывать необходимую информацию с этих носителей – тысячи раз открытых и закрытых дверей, с плотно запертых, всех в радуге ржавчины ставень, хранящих за собой чьи–то тайны, чью-то радость или отчаяние, в общем, собравших частицы или молекулы всего того, из чего состоит наше с вами бытие…
Молекулы воздуха наших квартир…
Этот проект – лишь попытка проникнуть чуть глубже поверхности фактур и цветов, и поделиться с Вами, моими близкими друзьями, своими чувствами, пригласив Вас в совместное путешествие по пространству и времени….

Андрей Белле
15.06.11

Казалось бы, что такое дом? Просто место где ты проходит твоя жизнь, где тебе удобно работать и отдыхать, и мне порою бывает странно, что кого-то интересует и даже удивляет столь обычное для меня сооружение, без особых архитектурных изысков, выросшее как некое диковинное растение, естественным образом, почти без участия строителей, в этом столь милом для меня месте, на берегу древней реки, под кронами вековых тополей, лип и берёз…
Для меня это сочетание камня, кирпича, дерева и стекла так ж е обыденно и органично, как раковина наутилус помпилиус в индонезийских волнах или панцырь галапогосской черепахи, который она таскает на себе почти тысячелетие.
Место это я увидел в те далёкие годы из-под воды реки Нева, когда во время охоты на рыбу вынырнул случайно в этом, доселе незнакомом месте на берег, рассмотрел склонявшиеся в воду ветки деревьев, крутой склон, заросший заполняющей воздух своим ароматом черёмухи, и подумал, что именно тут я и хотел бы жить в своем доме.
Подумал и сделал.
И вот я представляю вам это место для жизни и работы, со всеми его тайными и не очень закутками и полочками, заполненными прижившимися тут предметами. Они и объекты моего коллекционирования и просто разные штучки, связанные с памятными эпизодами моей жизни, своим присутствием возвращающие меня порой в счастливые и романтические моменты.
Случайных вещей нет. Попали они сюда со всех концов света и живут тут в симбиозе со мной являясь и организующими элементами интерьера и объектами творчества, и генераторами идей.
Их много. В разных уголках дома сконцентрированы кусочки разных сказок историй и приключений, но отдельного рассказа сегодня заслуживают вещицы, собранные на камине, в центральной части гостиной.
В середине полки, в горшочке тысячелетней давности лежат два камушка из мексиканского Теотиуакана, один с вершины пирамиды Солнца, другой – с пирамиды Луны. Недалеко – янтарные камни из Индии с таинственного города Хампи, потрясающего по силе места, где родились все многочисленные индийские боги и жили в своем первоначальном облике людей или обезьян. Рядом с ними несколько ослепительно белых с искрой галек из которых состоят берега полуострова, на котором стоит Святая гора Афон, поднятые мною в Пасху рядом с монастырем Ватопед. Тут же приютились несколько осколков метеоритов, прилетевших из вообще непонятных разуму глубин пространства. Один из них Привезен из знаменитого Сихотэ-Алиня. К нему сбоку прикасается зуб ископаемой акулы мегалодон вместе с простой челюстью пираньи, которую я достал из ухи в далёком бразильском Патанале на реке Парагвай, и там же выменянный мною на часы Таймекс у местного проводника лежит желтоватый зуб ягуара. Сбоку полка украшена Скифскими железными наконечниками копий и бронзовыми маленькими – (это от стрел), подарком знакомого археолога. Массивные наконечники поддерживают черное каменное лицо, отколовшееся от стены развалин замка в Камбоджийских джунглях, поднятого мною из лужи рядом с тревожной красной табличкой «Осторожно! Противопехотные мины!!»
Основу каминной композиции составляет 400 летний японский короткий меч Танто и в противоположность ему в горизонтали расположен петровский корабельный гвоздь пятисотка (50см) выкопанный мною лично при закладке фундамента дома. Под этим всем находятся два куска вулканической лавы, первый, очень тяжелый, с кратера вулкана Этна и второй, ничего не весящий с Галапагосских островов. Вперемешку с ними стоят столь любимые мною различные песочные часы – истинные символы бесконечности происходящего с нами.
Собственно проходя по дому описания эти можно продолжать и продолжать останавливаясь в каждом уголке достаточно долго, поскольку, как я понимаю теперь это рассказ длинною в мою таким образом сложившуюся жизнь.

Андрей Белле
октябрь 2017

Жизни за КАД нет. Точно так же, как и расчищенных дорог. В принципе, каких бы то ни было дорог. Так думали мы, пробираясь к загородному дому художника Андрея Белле в деревне «Островки», названной так во времена князя Потемкина-Таврического имевшего здесь загородный дворец. Сам Андрей бодро рассекал впереди на снегоходе, указывая на особо значимые для наших автомобилей ямы. К счастью, главные беды российских дорог редакторов сайта IN RED миновали, поэтому без потерь и с отличным настроением за чашкой ароматного чая мы поговорили с Андреем о картинах, музах и моде.

Т. К.: На Ваших картинах в основном женщины…

Женщина для мужчины – это безусловный стимул к творчеству, к тому, чтобы двигаться вперед, к тому, чтобы что-то делать. Женское тело, оно пластично совершенно по-разному у каждой женщины. Линии его так же неповторимы, как отпечатки пальцев. И то, как она держит яблоко, и движение пальцев и изгиб ее кисти и поворот головы, вздернутая бровь…. Понять перетекание одного в другое, раскрыть смысл этих движений, показать мысли и сомнения, владеющие ей, этой женщиной, в этот момент… Тогда и становится очевидна спрятанная во всех этих линиях и светотенях, сжимающая сердце мужчины Эротика. Я очень долго работал над тем, чтобы найти эти нюансы, на которых эти чувства и держатся. Понятно, что основное из этих чувств – любовь, инстинкт продолжения рода человеческого, без нее не обходится ничего в этом мире. Вся первопричина совершения подвигов, и подлостей, я думаю, в любви или в отсутствии ее.

Э. Ч. : На данный момент Вами движет любовь или ее отсутствие?

На самом деле что-то смешанное… На данный момент это такой ветер в голове…, но все равно именно она, любовь, является движущим стимулом любого творческого, а порой и деструктивного процесса…

Т.К.: Как Вы относитесь к такому понятию как «коммерческий художник»?

Эта поза, когда художник становится в «третью позицию» и говорит, что он не коммерческий – абсолютное лукавство, потому что каждый художник хочет продать свою картину, ибо именно желание некого зрителя иметь эту работу в своем доме, это и есть настоящее, а не лицемерное признание мастерства артиста. Покажите мне в Эрмитаже или в Русском музее хоть одного некоммерческого художника, чьи бы картины не покупали, и он бы не жил, или не хотел жить тем, что он создает…

Э.Ч. Есть люди, которые делают искусство в Петербурге? Задают тон?

Сложный вопрос вообще для России, где государство уделяет гораздо больше внимания нефти и газу, нежели творческому началу в своем народе.
Это равносильно человеку, беспокоящемся о том , как сидит его дорогой костюмчик, и не замечающим своей недельной небритости, грязи под ногтями и вообще, что он босяком на приеме и от него дурно пахнет.
Хорошие художники, несомненно, есть, но как можно «задавать тон», когда его и задавать-то негде, нет хороших галерей, нет профессиональных аукционов, ярмарок настоящего искусства? А быть этого не может без реальной, мощной помощи государства.
А попытки бывают, но вялые…
Есть, конечно, люди, которые делают себе имя при помощи определенного вливания наличности. Чужой обычно. Это тоже метод. Может, это и искусство, но смешное.

Т. К.: На что тогда следует ориентироваться?

А ни на что. На чувства.

Т. К. : Ориентация на чувства может быть коммерчески успешной?

Несомненно может. Я думаю, что как раз ориентация на чувства коммерчески успешна. Невозможно скрыть того, что картина написана без души и без понимания того, что ты делаешь. Откройте любой каталог или любой журнал с иллюстрациями, и вы, даже не обладая специальными знаниями, увидите: есть ли у автора чувства, или он просто видел где-то, слышал где-то, что так надо и пытается повторить это неумелой рукой….

Э. Ч. : Многие в индустрии моды говорят, что молодых дизайнеров учат создавать, но не учат продавать. А с молодыми художниками как обстоят дела?

Этому не нужно учиться, если ты сделал что-то хорошее, то это купят, поверьте мне. Это всем понятно, даже обывателю. Это идет на уровне подсознания. Сам коллекционировал картины. Покупал картины у художников. Я все это проходил. Это чувство, когда ты хочешь, чтобы это было с тобой, у тебя дома. Просто очень хочешь…

Т. К. : Тем не менее, Сальвадора Дали называют хорошим продавцом, но плохим художником…

Называть можно как угодно. Меня тоже многие ругают, что я коммерческий. Какие-то пасквили пишут. Если на все это обращать внимания, так и жить не стоит.
Меня всегда покупали. Специально я не стремился к такому результату, а просто делал то, что мне нравилось. Думаю, что вот в этом секрет. Меня смешит позиция художников которые восклицают с пафосом: «эту картину я никому не продам !!!». Это смешно. Попахивает тем, что эта работа у него получилась случайно, и «
больше так не получится»…. Или он хочет просто ее втюхать подороже, цену набивает….

Э. Ч. : Неужели не бывает таких картин, которые были написаны под одним вдохновением? И все. Оно больше не повторится.

Картина – это твой ребенок, который должен от родителей уходить, иначе он – урод. Он будет жить с мамой до конца жизни, и говорить: «мама, где мои трусы». Картины должны уходить в жизнь. И этим самым стимулировать создание чего-то нового. Потому что если ты обвесишься своими картинами, и они будут у тебя стопками стоять по мастерской, то очень скоро негде будет писать новые, а места хватит только на стоячий гроб….

Т. К. : Вы стильный мужчина. У Вас интересный, запоминающийся образ. Скажите, каково Ваше отношение к питерской моде, к тем, кто создает ее, и тем, кто является ее потребителем?

Это тема для трактата. Я, естественно, знаю много модельеров. Модный бизнес в нашей стране очень сложно сделать доходным предприятием исходя из соотношения вложения затрат труда и денег и возможности все это окупить, на нем заработать нереально. Только если это отшивается огромным тиражом где-нибудь в Китае. Поэтому, зачастую, модельерами становятся жены очень богатых людей, которые так надоели их мужьям, что они хотят их подольше не видеть, поэтому готовы платить за это развлечение, или же это альтруисты, настолько любящие свое дело и не могущие без него существовать, что готовы мириться со всеми невзгодами и трудностями фэшнжизни… Я не говорю, конечно, о уже состоявшихся и выстроивших сложнейшую структуру модных домов художников, получивших известность, и связанную напрямую с этим возможность, творить не в убыток себе….

Зачастую меня удивляют некоторые коллекции: в любом спортивном магазине можно найти ну точно такое же, одеть на моделей, и все будут хлопать. Я даже как-то хотел эксперимент сделать: на Удельной накупить сэкондхэндодежды, собрать из этого классную коллекцию. Хорошая музыка. Луковский сделает шоу. И все. Все будут в восторге.

Э. Ч. : Питерский стиль – что это?

Я считаю, что это питерский дух, сохранение питерского «ретро». Такого интеллигентного и утонченного, с добавлением чего-то современного, но это все должно не переходить ту тонкую грань, за которой все превращается в кич.

Т. К. : Ваше отношение к так называемой питерской тусовке. Есть ли она?

Питерская тусовка – милые люди, пришедшие стрескать пару бутербродов на халяву и попозировать, если повезет, для светской хроники. Да, и совершить то, что сейчас называется словом «пообщаться».
Я – такой же… плоть от плоти…
Хотя меня можно увидеть далеко не на всех мероприятиях. Только на тех, которые мне в той или иной степени как-то близки. Кроме того, все определяется наличием свободного времени и настроением. Потому что насидишься в деревне и хочется на какие-то лица посмотреть.
Потом посмотришь и подумаешь: господи, как хорошо у меня в деревне.
Люблю контрасты….

Э. Ч. А когда не хочется быть в деревне и не хочется быть в Петербурге?

Тогда мы с друзьями куда-то выезжаем. Самое любимое место – река Парагвай, рядом с Амазонкой. Правда, там клещей много, пираний, кайманов и пиявок. И растения все в шипах и колючках.
Прямо как на светских тусовках…
А так очень мило.
Хоть и дикарями.

Естественным желанием, каждого живописца, считающего себя, не только творческой личностью, но и состоявшимся мастером, является создание книги-собрания своих работ.
Я, наверное, неправильный художник …
У меня никогда не было такой мечты… Работал как-то без нее.
Мне интереснее был сам процесс написания картинок, нахождения верной композиции и правильных графических и цветовых решении, а слава, оставалась вне зоны моих жизненных интересов. Возможно, это неправильно, и тщеславие – двигатель искусства, но так обстояли дела.
Это, конечно, приятно – «Свой Каталог», свидетельство признания тебя зрителем и искусствоведами (естественно, если ты не выпускаешь его сам, песней о себе любимом). Такое издание – суть олицетворение общественного интереса к проделанному тобой труду, ну и возможность, при случае, ввернуть какому-нибудь известному деятелю «Свой Каталог», имея ввиду, что ты тоже не так прост…
Моя беда была в том, что мне, почему-то была скучна идея самолюбования на глянцевой бумаге, скучна настолько, что я об этом даже не думал.
А если надо было довести до сведения залетного галерейщика, заинтересованного моими трудами, историю того, чем я занимаюсь, вполне хватало маленького диска, с подборкой картинок, которые я и таскал на этот случай с собой.
И тут все чаще звучал вопрос: «А можно ваш каталог?», на который я, смущаясь, сообщал, что такового нет…
Таким образом, рождение фолианта назрело естественным путем.
И вот мои хорошие друзья, не выдержав такого положения вещей, сами решили исправить эту историческую несправедливость, сделав мне этот замечательный подарок, от которого я не смог отказаться.
Тут же нашлись еще друзья, с удовольствием написавшие некоторые свои мысли обо мне и моих делах, помещенные на страницы будущей книги, и талантливая команда, взявшая на себя труд художественного оформления.
И было очень приятно, что получается издание – плод совместного творчества милых и небезразличных ко мне людей.
Именно это обстоятельство, по моему мнению, гарантия, что полученный продукт будет интересен не только для меня одного…
Низкий мой поклон всем участникам данного проекта!

Андрей Белле
Ноябрь 2012

Самый запоминающийся дайвинг был на Кубе, когда приехали туда в первый раз, хотя погружения происходили на дилетантском уровне. Старинные дурацкие акваланги. Недостаточный опыт. Тогда мы сильно подорвали здоровье, пренебрегая декомпрессией, ничего толком не знали о безопасности, в азарте кидались на глубины 30…35…40 и больше. Голова кружится, уши закладывает. А нам все нипочем. Боль в суставах думаю оттуда.
Было очень красиво, и поскольку это была Куба – беспредельное, бесхозяйственное социалистическое государство, где разрешено все: хватать со дна любые кораллы, собирать ракушки, охотиться, что сейчас, я думаю, уже невозможно.
На Кубе приличные гостиницы находились только на Варадеро, но после двух дней в гостиничной тоске мы одолжили у друзей из консульства старенькую Ниву и уехали в одно замечательное место присоветанное нам знакомыми. Это была одинокая база, состоявшая из нескольких бунгало, дайвинг-центра и столовой. Базу построили французы с особого разрешения Фиделя Кастро. Она располагалась на другом берегу Кубы (относительно Гаваны). Проехать надо триста с лишним километров. В стране – ни дорог, ни указателей, ни бензина, ни сервиса. Над нами летали черные орлы, а по обочинам лежали полуобглоданные мертвые лошади с торчащими белыми ребрами. Орлы, судя по всему, ждали, когда нас постигнет участь этих лошадей.
На первых километрах этой дороги мы прокололи колесо. Причем, Макар, сидевший за рулем, заметил это поздно, и от колеса остались две резиновые колбаски на диске. Колесо поменяли, но, учитывая, что покрышку на Кубе купить нереально, поехали дальше на свой страх и риск без запаски. Затем начал подходить к концу бензин, при полном отсутствии даже намеков на бензоколонки. Местные сказали, что в каком-то селе у одного старика, после того, как ушли американцы, остался мотоцикл, бензин для которого он хранит с тех далеких времен в огнетушителе, закупоренном живописной пробкой из газет пятьдесят шестого года. Он принес этот странную емкость, и оттуда потекла черная смолянистая жидкость, которой мы успешно заправились. Все селение с нескрываемым интересом наблюдало за нами.
Машина страшно чихала, но двигалась, и мы добрались до воинской части, и если бы не портреты команданте Че, вперемешку с какими-то надписями на кубинском языке, скорее всего призывающими к мировой революции, то можно было бы представить себя на советской родине. И была там нормальная современная заправка с черной девушкой на кассе. По заправке ходили бесстрашные белые цапли. На вопрос, есть ли бензин, девушка ответила – « конечно!». Обрадовавшись, мы попросили полный бак. Но не тут-то было. Бензин был, а электричества, столь необходимого для насосов – нет. Когда будет? На неделе дадут. Барышня же исправно годами сидит на своем рабочем месте и ждет тока. Тогда, за бешенные по местным меркам деньги (по-моему, 2 доллара), ее знакомый самаритянин, рискуя погибнуть, полез в хранилище и ведрами начерпал нам бензина.
Проехав всю Кубу, мы выехали на другой ее берег. Такого ослепительно бирюзового цвета воды я не видел больше нигде. Радость, постигшую нас, при виде открывшегося моря ненадолго нарушили люди с Калашниковыми, выскочившие с обочин дороги. Но одного взгляда на дипломатический советский номер Нивы было достаточно, чтобы они бесследно исчезли в той же канаве. Проехав в какой-то совершеннейший тупик в джунглях, мы оказались в потрясающем месте, на берегу, в результате за неделю отдыха с кормежкой, дайвингом, кондиционированным бунгало, стоившей, смешно сказать, примерно, 180 долларов.
«Нырялка» была два раза в день. Места райские. Чистейшая вода. Прозрачность метров восемьдесят. Очень красивые рыбы. Охота была колоссальная. Тут же в ресторанчике-кухне готовили нашу добычу. Мы угощали всех. Наш инструктор, местный кубинский красавец со шрамом через все лицо, с очень морским именем Нельсон, сопровождал нас во всех подводных путешествиях. Он умел производить впечатление, выводя нас на сорокаметровой глубине, через узкую расщелину между коралловых гор, к внезапно открывающейся перед нами полуторакилометровой бездной. И когда мы ошалевшие от безумной красоты, растущих на отвесной стене провала кораллов, губок, актиний и снующих между всем этим миллиардов разноцветных рыб и животных, повисали в толще воды, не смея пошевелиться в своем полете, он вдруг показывал нам такие невзрачные кустики, похожие на засохшие березки без листьев, покрытые тонким серым слоем ила, и когда он протирал перчаткой самый стволик деревца, тот начинал светиться черным эбеном, и приходило понимание, что это растет тот самый, редчайший, драгоценный черный коралл и в огромном количестве.
Это был 1993-1994 год.
Через несколько лет мы опять приехали на Кубу, но в другие места. Были прекрасные погружения недалеко от Варадеро, в районе известном, как тот, где великий Хемингуэй ловил свою рыбу и написал «Старик и море». Но это другая история.

Из пресноводных мест для меня самое интересное – Днепр.
Впервые я нырял в этой реке рядом с теплоэлектростанцией, в протоке, куда вытекает теплая вода.
Зима. Концерт «Машины Времени». Мы, захватив гидрокостюмы, из гостиницы «Днепропетровск», поехали на эту самую «теплую воду». Глубина – два метра. Ты ложишься на дно и в твоем поле зрения около десятка огромных сазанов. Толкутся. Ты высматриваешь, какой пожирнее. Стреляешь. Выбрасываешь на берег, где уже два человека ждут с пластиковым мешком из-под удобрений. Снова ныряешь и выбираешь пожирнее. В общем, не очень спортивное занятие. Сейчас бы уже не стал так «охотиться», а тогда, в азарте это продолжалось, пока мешки не заполнились, а ребята, наверху, не замерзли. Рыбы было много…
На глазах изумленного швейцара гостиницы «Днепропетровск», волочем неподъемные мешки, истекающие слизью, по коврам в номер-люкс. У Макара через 15 минут концерт. Он меняет гидрокостюм на белоснежное жабо. Я стремительно чищу рыбу в ванной. Пол, потолок и я – все в чешуе, а лишние рыбьи детали быстро запихиваются в унитаз.
Концерт в спорткомплексе. Нам нужно забрать рыбу с собой – в спорткомплексе, мы знаем, есть каток. Единственный способ сохранить добычу – подморозить ее на катке, среди детишек, обучающихся на коньках ласточке и двойному тулупу. Начальство катка смеялось до коликов, но разрешило эту акцию. Рыбой кормили всех…
С тех пор много раз мы ездили на Днепр, но эта первая охота запомнилась особенно ярко. Может быть потому, что были такие молодые…

Андрей Белле
май 2005

Начнем с того, что я, как гражданин, любящий свой город, считаю, что он достоин лучшей участи, в той области, которая касается художественно – эстетического его оформления.
Это сторона вопроса включает в себя архитектурные решения ( кстати не только центра, немаловажен вид и окраин), которые должны не мешать и не разрушать его, Питера, исторический облик, сложившийся в течение веков, согласно духу и эстетике людей , его населяющих, но и всячески этот облик развивать и поддерживать. Но настолько же, если не более важным я считаю вопрос с наличием на площадях, в скверах парках, да и просто на улочках скульптурных композиций, таких обыденных во всех городах Европы, но, почему-то, обделенных вниманием в нашей северной Венеции. Даже исторический центр, оформлявшийся скульптурами со дня основания Питера, должен был бы не ограничиваться монументами, прославляющими царей, полководцев, да нескольких известных поэтов и писателей. Максимум на что способны скульпторы сейчас, это на мемориальные доски, с барельефчиками, сообщающие, кто жил в данном доме. Грустно.
Считаю прекрасным примером создание таких мест , как Малая Садовая.
Радует начало насыщения скульптурными композициями набережных (спасибо Шемякину) и прекрасных культовых уже скульптурных находок вроде Чижика (к сожалению, представляющий из себя, регулярную жертву вандализма).
Но это бесконечно мало, исходя из размеров и культурной значимости нашей, несомненно, Столицы, хотя и северной.
Так хочется, гуляя по Питеру, по его каналам и мостам, переулкам и легендарным дворикам, натыкаться не на невывезенные помойки и неизвестно кем утвержденные хайтечные здания, режущие глаз любого, мало-мальски культурного человека, а видеть неординарные скульптурные образы, большие и маленькие, любых, соответствующих духу и времени материалов, органично вливающихся в общий городской ансамбль, поддерживающих и приумножающих и так бесценную красоту Петербурга.
В связи с такими настроениями и родилась эта идея, увековечить образ мойщика, как явного представителя борьбы за чистоту и экологию в монументе, или даже в некоем ансамбле на площади перед Дворцом Молодежи, в связи с чем и объявляется конкурс на лучший проект данного памятника.
Сам образ конечно скромный и не пафосный, но свобода творчества, подразумевающаяся при создании проекта, позволит художественной мысли, думаю, уйти далеко за пределы обывательских понятий о памятнике, как таковом.
Отсутствие ограничений по размерам и высоте, свобода в выборе материалов позволит, как ожидается создать нечто совершенно новое и запоминающееся и даст толчок к дальнейшим проектам подобного толка.

Не желая читать муторную лекцию о значении искусства в современном обществе, я, наверное, просто поговорю о своем видении вашего будущего и возможности вашей самореализации в нем, независимо от того, захотите ли вы посвятить его творческой деятельности, либо выберете любое другое направление вашего развития и существования…
Глядя на вас, вспоминаю себя, так недавно сидевшего за подобной партой в 10 классе, и совершенно не представляющего, что со мной будет дальше.
В те времена все усложнялось тем, что более развитая пропаганда о необходимом трудоустройстве (ведь без работы – сразу тюрьма за тунеядство), предлагала сделать стремительный и , зачастую независящий от твоего желания выбор.
Такое положение вещей, приводило к многочисленным ошибкам в этот важнейший момент жизни, ломало и коверкало судьбы множества молодых и не понявших еще себя людей… Ведь быстрое решение, далеко не всегда решение правильное…
Тяжело было и с творческими профессиями, вынужденными быть прилепленными к различным союзам, художников – к союзу художников, музыкантов – к союзу композиторов. Аналогичная история была с архитекторами и кинематографистами.
Отдельно стоящая личность вызывала подозрение и раздражение.
В поговорку вошел вопрос в милиции или отделе кадров: «Вы художник..? Ммм… понятно…. А работаете-то вы где?»
И никто не понимал, да и сейчас далеко от понимания то, что искусство это есть важнейшая представительская составляющая государства, его лицо, по которому судят о его содержимом, о народе, одежка, по которой, это государство встречают…
Представьте руководителя великой страны на межгосударственных переговорах, ведь как бы он не был важен лицом, как бы от него не пахло газом и не текли за ним реки нефти, если он не будет на фоне Эрмитажа, Русского музея и Третьяковской галереи, если за ним не будут стоять Растральные колонны и Клодтовские кони, врядли к нему отнесутся с должным уважением.
Моя история, в связи с вышесказанным, была довольно запутанной.
Родители – физики. Я, то ли из духа противоречия, то ли генетика подвела, никак не хотел идти по их пути. Был разгильдяем. Пятерки были только в первом классе, когда их ставили всем. Собственно я и не выбирал никакого пути, а случайно сделал, как оказалось, самое правильное, сориентировался на интуицию, на то что мне было интереснее всего и чем приятно было заниматься. Ведь развлечений было масса: и спорт – я увлекался слаломом и фигурным катанием, чего-то даже в этом достиг, и подводное плавание, и, позже путешествия…
Но всегда возвращался к листку бумаги и карандашу и только тут чувствовал себя дома.
В школе притворялся больным, пока мама бегала за выканюченным у нее горячим молоком, средством от простуды, градусник на батарее нагонялся примерно до 38 (главное не переборщить), а потом, спокойно, пару – тройку дней, обхаживаемый страшно обеспокоенными предками мог рисовать в свое удовольствие.
Дальше пошли стенгазеты, прозвище «художник», армия, с художественным уклоном, засветившая мне, после недобора пол балла на первой попытке поступления а «Муху».
В армии умение рисовать сильно помогло. Я имел мастерскую, и свободу творчества, когда не загружали обязательными и бессмысленными «Ленинскими комнатами» и оформлением квартир командиров.
Кстати из бессмысленных воинских оформительских задач мы с моим сослуживцем и ныне известным художником – стерлиговцем Мишей Церушем, умудрялись создавать произведения искусства, что вызывало удивление начальства, ничерта в этом не понимающего, и страшно нас забавляло. Когда нужно было в увольнение, я отрезал кусок, лежавшей в мастерской под столом, осиновой доски, и вырезал по-быстрому африканскую маску, красил марганцовкой, протирал шкуркой и лаком и бежал к замполиту, любителю экзотики… Увольнение было гарантировано.
В институт сдал экзамены, взяв отпуск в последнее полугодие службы. Тут же поступил. Оставалась неделя отпуска, а я уже студент. Приехали друзья американцы и я с ними загулял… Все было бы прекрасно, если бы это не был 1977 год. Меня арестовала спецслужба перед Асторией в момент прощания с друзьями. По меркам того времени преступление было ужасное, я был практически изменник Родины.
Стоило мне это 11 суток в камере комендатуры, в которой сидел Чкалов, после полета под мостом, нескольких серьезных допросов КГБ, и моего 20-летия встреченного в этой одиночке.
Ничего не доказав, меня просто сослали в город Грязовец (101 километр от Вологды, кто-то поймет, что это значит), где я успешно выменял свои документы о демобилизации у Начштаба на его портрет маслом, в стиле И.Е.Репина. Демобилизовавшись через забор, я оказался дома раньше, чем все мои сослуживцы в Питере, получил студенческий билет, и начал жизнь профессионального художника.
Гораздо позже, по окончании института, я понял, что все это было только подготовкой, основой, на которой я должен был впоследствии построить свою дорогу в столь многомерном изобразительном искусстве, показать свое понимание его развития, что и сделало его непохожим, я надеюсь, на то, что делают многочисленные мои собратья по профессии.
Вам советую воспринимать школу и институт, лишь как базу и фундамент того, чему вы посвятите свою жизнь.
Почему я выбрал в качестве жизненного пути путь творческий?
Все просто. Я слишком люблю свободу и независимость от какого бы то ни было начальства, что просто не нашел другого…
Конечно, чем раньше вы определитесь в своем выборе, тем вам же будет легче идти по выбранной дороге. Преимущество во времени… Вас не догнать…
И самый основной совет. Не слушайте чужих советов!
У каждого из вас есть свой ангел-хранитель, ведущий вас по жизни и оберегающий вас. Он всегда за вашей спиной. Не пренебрегайте им, вот его умейте слушать, доверяйте ему и бойтесь его потерять. Именно он покажет вам куда идти.
Все пути для вас открыты, сложно не ошибиться, но выбирайте свой и – вперед!
Наука, искусство, спорт, любое ремесло от краснодеревщика до повара и обувщика может вас сделать знаменитым на весь мир и сказочно богатым.
Условие только одно. Надо быть первым и лучшим среди лучших на выбранном вами пути!
А для этого нужно иметь свою мечту, свою цель, какая бы она ни казалась несбыточная, нереальная, поверьте, она точно исполниться, иначе это не мечта!

Андрей Белле
2010-04-07

Друзья! Дорогие мои, хорошие мои, такие добрые и умные, воспитанные на исключительно положительных примерах советских кинофильмов, реалистической живописи, насквозь пропитанные приторными электромагнитными волнами нашего родного добрейшего телерадиовещания. Вы, с момента первого понимания своего присутствия на Земле, привыкшие слушать слова родителей и педагогов о неизменной победе добра над злом, победе утвержденной сказками всего мира, начиная с далекого Мадагаскара, заканчивая Андерсеном, братьями Гримм и, так называемыми русскими народными сказками.
Сказками?
Сказками!
Может быть, все-таки все это сказки?
Давайте-ка, подумаем вместе, здесь и сейчас насколько верна эта позиция, навязанная нам долгими годами скучного и однобокого нашего воспитания.
Так выгодно ли нам быть правильными, добренькими и положительными?
Куда заведет нас эта, намазанная медом дорога и этой ли философией руководствовались в своей жизни личности, добившиеся всемирной известности, всемирного поклонения, люди запомнившиеся в веках, герои, яркий след дел которых, не скоро исчезнет из памяти человечества?
Все просто. Кого мы помним? Кто первый приходит на ум, когда мы говорим о величайших столпах человеческой славы?
Может быть это добродетельный рабочий, плотник, труженик поля – крестьянин, проведший всю жизнь в труде, заботе о ближних, в воспитании детей и в семейном счастье, священник, проповедовавший слово Божье, доктрину добра и непротивления, советовавший подставить другую щеку? Или это благочестивая женщина, мать множества детей, положившая жизнь на их воспитание, и умершая забытой и ненужной в своей благодетели?
Нет, нет и нет!
Никто не вспомнит их имена!
Зато, если говорить о славе в чистом виде, сразу возникает преступник поджигатель Герострат, которого и велено было забыть, но расчет его был настолько четок и верен, что результат и по сей день налицо.
Кого помнит народ? В основном великих фараонов – убийц миллионов рабов, царей, погрязших в разврате и преступлениях.
Нерон…, Калигула…, почему-то великий Александр Македонский. Великий, наверное, потому, что не сиделось ему на месте, вот и завоевывал все вокруг, усыпая земли горами трупов. А сколько народу погубил опять-таки великий Петр Первый по прихоти своей построивший на костях и на болоте чахоточный город – окно в Европу. Тут же место Ленина и Сталина…. со всеми вытекающими последствиями.
Политики – самые лживые, беспринципные, бесчестные создания. А знают их лучше всех, им отдают свою любовь, веру, голоса и деньги миллиарды людей ими обманутых, поддавшихся на их уверения в знании кратчайшей дороги к всеобщему счастью, людей положительных, добрых, доверчивых, совестливых и честнейших, и что получивших за это? – Обман. Потерю денег, времени жизни, если не самой жизни, веры в счастье, и, как результат крушение всех своих идеалов!
И какие шансы, когда в темном переулке с вас снимают часы и серьги, отнимают кошелек, на неожиданный прилет Бэтмена, или на то, что грабителю на голову с крыши упадет кирпич. В результате вы, в лучшем случае без травм и живой, пойдете домой без денег и часов (в положительную милицию обращаться вряд ли имеет смысл, так как часы снимал, скорее всего, сын начальника отделения), а ворюга благополучно выпьет за ваш счет, и будет определять время по вашему «Ролексу».
Так как же наши убеждения?
Правильно ли копаться в земле благонравным и нравственным червем, ничего в жизни, кроме этой самой земли не видя, и быть сожранным, в конце концов, птицей, летающей в голубом небе и, питающейся такими личинками как мы?
Или жизнь птицы, лишенная принципов и комплексов, по отношению к насекомым, все-таки более привлекательна и правильна на грешной земле!
Не даром большевистский поэт и писатель Максим Горький в своей «Песне о фее» кинул в лицо добродетельным массам обывателей, не высовывающим носа из своих земляных норок эти слова:
«А ВЫ НА ЗЕМЛЕ ПРОЖИВЕТЕ, КАК ЧЕРВИ СЛЕПЫЕ ЖИВУТ – НИ СКАЗОК ПРО ВАС НЕ РАССКАЖУТ, НИ ПЕСЕН ПРО ВАС НЕ СПОЮТ!»

О! Прекрасная Елена!
В день Шестого Сентября,
К Вам, коленопреклоненно,
С поздравленьем вдохновенным,
Все слетаются друзья!
***
Говорят Вам тосты, речи,
Хвалят, пьют вино за Вас,
Зажигают торта свечи,
Даже тот, кто счас далече,
Вспоминает этот час!
***
В Петергофе Вы – правитель
Всех фонтанов золотых,
Монстров водных покровитель,
Сказочных дворцов хранитель,
Парков древних и густых…
***
Перед Вами тупит очи
Золотой Самсон и Лев,
И, порою, среди ночи,
Вам в листве кузнец стрекочет
Песню Славы, захмелев.
***
Вы могли б быть эталоном
В красноречье и уме,
Да и в споре зауменном
Все Брокгаузы с Ефроном
Нервно курят в стороне…
***
Вы активны, как торнадо,
Обаятельны, не злы.
И зверей любимых стадо.
Их в музей собрать бы надо,
Ничего, что все козлы…
***
Этой оды сочиненьем
Я поздравить Вас хотел,
С Вашим милым деньрожденьем.
Со здоровьем, с наслажденьем
До ста лет чтоб быть у дел!!!

Пушкин….
Эту фамилию и этот образ конечно помнит каждый, начиная с самого раннего, полубессознательного детства. С толь часто упоминаемый и тиражируемый всюду, он, конечно, не может быть оставлен без внимания сейчас ни одним, мало-мальски образованным жителем планеты…
Именно поэтому, думаю, ценность и истинная глубина, не только творчества, но и самого существования этого человека изначально была обесценена в моем мозгу многочисленными восхвалениями и бесконечными ссылками на его гениальность…
Потом надо было в обязательном порядке изучать его творчество в школе, что окончательно вызвало антагонизм в юношеском, нигилистическом мировосприятии…
Шла жизнь…
И вот пришло время, и как ненавидимые в детстве вкусовые ощущения, вдруг, неожиданно начавшие восторгать, ранее непонятой тонкостью ароматов и оттенков, так, увиденные по-новому, перечитанные и переосознанные произведения и письма поэта, обнаружили доселе неведомые, догнавшие меня через века, переживания этого невысокого, курчавого юноши, бесшабашного, влюбчивого, с его неудержимой гордостью, бесстрашием и честью.
Только теперь я начинал понимать всю гениальность простых, зачастую не употребляемых ныне слов, так легко и непринужденно, как в застольной беседе сложенных им в столь чувственные, проникающие до самых внутренностей души сочетания.
Только сейчас, под его, Пушкина влиянием, захотелось мне окунуться туда, в столь любимую мною эпоху, побыть там с ним вместе… просто поболтать… с ним взорвавшим, одним только своим словом, весь наш мир на несколько веков вперед…
Нестерпимо захотелось проехаться с ним утром в одной карете по булыжному Невскому, выйти на Мойке… не доезжая… долго смотреть молча на предрассветные отражения мостов и набережных в чистой воде, не изуродованной пока перемешанными с нефтью пластиковыми бутылками и пакетами…
И , кажется, вот тогда, в том Петербурге, несколько веков назад, и пришла эта мысль – окунуться в это отражение в этот утренний воздух, попробовать воссоздать это состояние города и души, раскрыть свои, а через них и его, Пушкина чувства, его и мою любовь, без которой не бывает ни стихов, ни картин, ни жизни, ни смерти, и, как производное, передать то счастье существования на Земле и счастье созидания чего-то, что не безразлично человечеству, что вызывает желание творить далее, и еще это странное щемление под ложечкой, вперемешку с ощущением стука вырывающегося сердца…
В от примерно так, родилась идея моей выставки-посвящения Пушкину, но не Пушкину- столпу литературы, а Пушкину – родному человеку, доверившему мне, своему другу сердечные тайны, переживания, гнев, радость побед и разочарования измен… в общем все, о чем говорят только с очень близкими людьми…
Но и это не главное, что я надеюсь видеть в этой выставке.
Хотелось бы, чтобы всех, кто придет на нее перенести туда, в то время, на этот угол Невского и Мойки, и немного правее, к Дворцовой, где, пока еще не взошедшее, да и не уходившее полностью бледное Питерское солнце июня, отразилось белым в невской воде и подсветило снизу Певческий мост…
И там, когда в сонном городе слышно только как ранний дворник шуршит своей метелкой по булыжнику, все бы поняли, что и тот город и то время, родившие нам Пушкина, гораздо ближе мне, чем все безумия стремительного и безысходного двадцать первого века…

Андрей Белле

С раннего детства был я очень непоседливым мальчиком. Всегда и повсюду искал в этом мире неисследованные ранее объекты, территории и технологии, пускаясь во все тяжкие в процессе освоения оных. Естественным образом, такое свойство характера не могло не сказаться и на аспектах моей творческой жизни на всех этапах ее развития. Посему так всегда радовало и вдохновляло каждое новое, очаровавшее меня направление в искусстве и заставляло сразу отчаянно погружаться во тьму исследований захватившей сознание истории. Так когда-то, забросив холсты, стал я тщательнейшим образом изучать технику и методы живописи на дереве, со всеми ее нюансами, потом окунулся в литье бронзовой скульптуры, увлекся живописью на пергаменте, затем раскрыл секреты давно и незаслуженно забытой гуммимасляной печати на хлопковой бумаге, достигнув в этом деле уникальных результатов, и вот теперь возродил для себя, заброшенный еще в студенчестве способ надглазурной росписи фарфора. Это неожиданно захватило меня целиком и заставило откопать из гаражных недр и восстановить школьный старенький муфель, а дальше и прикупить новый, побольше, дабы не ограничивать себя в размерах идей.
И вот, не без начальной помощи, любезного эксперта по надглазурке Вики Гнедыш, начали появляться совершенно новые для меня произведения искусства. Сначала это были положенные на благородный фарфор сюжеты живописных работ, с использованием классических белых тарелок, затем мне достались под роспись необыкновенной красоты изделия Рок-студии Б-51, непревзойденных мастеров нестандартного костяного фарфора, ну и наконец был пленен обаянием стареньких блюдечек и селёдочниц с флимаркета, которым я давал новую жизнь, придумывая наполнение незадействованного массовым производством пространства на них.
Мне безусловно нравилось это занятие – находить неожиданные для самого себя направления решения подобной задачи. В процессе экспериментов я внимательно следил за интересом окружающих близких и не очень зрителей к подобным моим опусам, и пришел к выводу, что вполне возможно из единичных, уникальных объектов эксклюзивного искусства может родиться так же использование их в тираже, попросту в промышленном дизайне, как предметов обихода, доступных каждому небезразличному. И я бы порадовался тому, как мои игры с фарфором могут быть еще приятны и полезны для широкого спектра людей, что вдохновило бы меня конечно на новые эмпирические пути в творчестве.

Андрей Белле
Сентябрь 2016

С раннего детства я обожал наблюдать мир в видоискатель подаренного родителями черненького полупластмасового полуаллюминиевого чуда советской фототехники со странным названием «Смена», щелкать затвором этой несложной в обращении коробочки, не сильно обращая внимание на совсем уже непонятные вещи типа «диафрагма» или «выдержка»…
Это захватывало, но самое главное начиналось потом, после извлечения из нее под толстым ватным одеялом маленького моточка серой пленки в 36 кадров, большинство из которых были безнадежно испорчены. Тут и начиналось волшебство: помещение пленки в разборный бачок со сложнейшей намоткой под тем же одеялом вслепую, создание мистических растворов, странных жидкостей и, затем, после заливок, проявлений, промывок и фиксаций с просушками, при условии отсутствия ошибок в вышеперечисленном, случалось невероятное – пленка становилась прозрачной, а на ней, изрезанной дырочками перфорации, возникали застывшие картинки вчерашнего дня, вывернутые наоборот и неподвижные навсегда.
Но это было даже не половина пути! Потом были пачки бумаги бромпортрет, которую ты никогда не сможешь открыть на свету, подготовка ванной комнаты к колдовству, сборка и настройка удивительного прибора-цапли на железной ноге с лампочкой и клювом-объективом и самое главное! Красная лампа! Без красного света нет пещеры колдуна.
Ничего, что результаты были так себе, и утром, проснувшись после печатной ночи, посреди комнаты, на газетах, расстеленных по полу появлялись горы намертво скрученных трубочек жесткой бумаги, развернув которые можно было на некоторых разобрать лица знакомых, не очень ровно и не очень резко запечатленных художником…
Но тогда результат был – ничто! Процесс – все!
Годы совершенствования мастерства прошли быстро. Добившись качественно и композиционно приличных картинок я надолго оставил камеру и фотобумагу, ушел с головой в живопись, но черно-белое детство навсегда оставило свой серебряный отпечаток в недрах моей памяти.
Мысли вернуться туда периодически тревожили меня, но что-то всегда мешало…
И вот ровно полгода назад, увидев потрясающее хоть и небольшое черно-белое изображение странного дерева напечатанного масляной краской на хлопковой бумаге американским фотографом Карлом Кёнингом, рецидив той детской болезни поразил меня с новой силой.
Бросив все я начал изучение процесса. Инструкций не было. Никто в мире не занимался этим, и даже детище современной информатики – интернет не дал практически ничего, кроме того, что во всем мире я нашел пару-тройку единомышленников по беде. Одна из них оказалась русской девушкой Аней Останиной, уже четыре года отдавшей попыткам пойти этим путем, но даже она не смогла обнаружить какие-то постоянные законы по которым строится эта печать. Пришлось начинать самому и с нуля. Конечно гуммимасляный процесс гораздо более трудоемкий, он сложнее, длительней и нестабильней любого другого способа альтернативной печати, но зато он передает как душу художника, прикасавшегося к бумаге, так и глубинную суть предмета, отраженного на оттиске. Он самый долговечный из всех подобных процессов, и огромная его ценность в том, что он не предполагает тиража! Все работы, полученные этим способом уникальны и неповторимы. Что-то подобное можно конечно попробовать сделать, но это уже будет совершенно не похожая на первый отпечаток, другая история. Вот почему таким интересным и захватывающим оказалась это занятие.
И вот за полгода ночей без сна я пришел к результатам, которые и представляю вам на этой первой выставки гуммимасляной печати, не случайно посвященной моей не менее фантастической, чем сам процесс, поездке 2015года в Грецию к святой горе Афон, паломником на Святую Пасху в монастырь Ватопед, где я в процессе путешествия и собрал материал для экспозиции.
Опуская подробности получения диамонитирион (визы на Афон), подписанной четырьмя игуменами Афона и собственно приглашением в монастырь Ватопед на Пасхальные праздники, я опишу мое потрясение от пережитого и прочувствованного там, в этом удивительном воистину божественном мире, где ты сразу погружаешься в понимание высшего и своими глазами видишь, как доказательство бытия божьего, то, что человек здесь на земле только предполагает, а располагает только Бог.
Попадая в этот мир ты и сам становишься другим, и все твои ощущения незаметно меняются и естественным образом все это влияет на все последующее творчество, жизнь и ее понимание.
Все мои достаточно долгие пешие путешествия по землям Афона я сперва фиксировал на камеру, а затем переложил полученную информацию в произведения искусства гуммимасляной печати, которые и представляю здесь уважаемой публике. Тут есть, как и общие видовые композиции, запечатленные мною в горах Афона, так и мельчайшие детали, состояния природы и духа этой прекрасной страны очаровавшей меня и родившей во мне желание показать это вам!
Мне было безумно интересно наблюдать различия мирской жизни с той, монашеской службой Богу на земле Афона. Ведь совершенно очевидно напрашивалась параллель, как разнятся просто фотографические отпечатки, спроецированные ли с помощью света на фотобумагу, или сухо отпечатанные на принтере от полученных мною масляных оттисков на хлопковой бумаге, мягчайших, бархатных тонких по ощущению и, несомненно более информативных и глубоких по содержанию.
И если в процессе созерцания предложенных произведений, вам вдруг захочется прикоснуться к таинству Афона самим, оказаться там и собственноручно ощутить теплоту ослепительно белой мраморной гальки усыпающей берега моря у монастырей, пройти пост и отстоять пасхальную службу в свете свечей безумной красоты маленького храма монастыря Ватопед вместе со всеми порадовавшись воскресению Христа, то значит мои старания были не напрасны, и помыслы чисты.
Спасибо всем кто пришел.
Спасибо всем увидевшим суть.

Андрей Белле
2016 зима.

Честно, не знал, что выставляю свой домик-мастерскую напоказ толпе народа, начинающего перетирать твою личную жизнь, и желающего еще посмотреть ваш сортир, и где вы спите, а еще бы желательно с кем…, иначе бы никогда не согласился ни на какие съемки… В следующий раз буду умнее. Учитывая то, что съемка происходила на следующий день после дня рождения, на котором присутствовало человек 60-70, и дом, естественно, никто не смог убрать чисто физически (фотограф, получив мое согласие был через час у ворот) ,читать глупости незрелых “специалистов” по интерьерам, которые называют артефакты, связанные с какими-нибудь событиями или съемками, которые ты в течение жизни привозил из поездок по всему шарику, и которые каждодневно используешь в работе, “хламом”, и тех кого заботит, как мои домработницы стирают пыль, по меньшей мере, неинтересно и скучно. Бессмысленности в этом мире хватает и без них. Автомат игрушечный подарил Розенбаум на деньрожку. Интерьером никто не занимался специально, а кому радостно жить в стерильности прозекторской, тому там и жить, мне же как видите милее вещи с историей, она тут везде, а имеющим камин, должно быть известно, что лучший материал для розжига – яичная клетка, и “спецам” по “одинаковым” “медным””марокканским” чайникам, не отличившим их от серебряных английских, различных вариантов модерна, просто должно быть стыдно, равно как и за “вазы из Икеи и Стокмана”, не отличить их от ваз 19века, или некоторых из послевоенных времен, может только малолетка и дилетант.
Ну и “пугливых” от табличек гравированных на бронзе тоже смешно слушать. Заботящимся о пыли – поверьте, пыли, в ваших питерских кватрирах, по сравнению с домиком в лесу, на берегу реки, больше в миллионы раз.
КАЖДАЯ вещь в моем доме имеет свою историю, изображена или будет изображена на моих картинах. В стаде слонов, например, есть слоники Владимира Высотского, на камине Сихотэалиньские метеориты, Скифские копья и ёмкости для масел, осколки с вершин Пирамиды Солнца и Пирамиды Луны из Тиутиокана, лава с вулканов Галапагосских островов, зубы ягуара из Амазонского леса, Четырехсотлетний меч-танто и тд и тд и тд…
Можете называть это хламом и жить в хрущевках или в отскобленных до блеска коттеджах, похожих на мавзолеи…
А это все – моя жизнь в которую я пускаю немногих, и достаточно умных людей. Не заставляйте меня жалеть вас, и жалеть о том, что я дал вам заглянуть ко мне в гости.
С искренним уважением к присутствующим.

Андрей Белле

Что касается выставки моих фотографических опусов в музее А.С. Пушкина, должен признаться, что оная экспозиция – чистейшей воды экспромт, неожиданный не только для людей, знающих меня как художника – живописца, но и для меня самого…
Получив это предложение, сразу привлекшее меня возможностью ранее не опробованных мною изысканий , и исследованием других измерений изобразительного искусства, интересовавших меня уже давно и мною любимых, я согласился на него сразу, и надеюсь, отнесся к этому предложению достаточно серьезно.
Тем более мне безумно нравилось место, где должно было происходить событие, ведь дом, в центре столь любимого мною города, где когда-то, по этим ступеням ходил один из интереснейших людей и поэтов мира, дом, который видел его эмоции, его жизнь и даже его смерть, какое место на земле может быть привлекательнее, для артиста, чтобы поделиться с миром своими чувствами, размышлениями и болью, рвущими в клочья его душу….
И вот я представил эту немного сумбурную вытяжку, из накопленных мною за последние годы коллекции образов и рассчитываю, что они не оставят равнодушными, забредшего в это помещение зрителя.
За что его, зрителя, как раз и благодарю…

А. Белле
03.06.2009

– Что в Вашей жизни значит время? Управляете ли Вы временем, или оно управляет Вашей жизнью?
Вопрос о сущности такой субстанции, как Время, был мне интересен всегда настолько, что стал одним из векторов моих изысканий в искусстве. Время несомненно управляет миром и именно оно определяет все события нашего существования. Я в этом уверен. Возможно, что Время и есть тот Бог, которого так ищут люди или, по крайней мере, это есть божественное проявление, то есть чудо, то, чего человеку постичь не дано, по крайней мере в ближайшем рассмотрении. Чудо например в том, что Время не постоянно, оно всегда разное, хотя находится в одном измерении. У мухи, с ее стремительной и быстротечной жизнью, в которой мы – заторможенные неуклюжие монстры, одно состояние Времени, у собаки или лошади, проживающих полноценную жизнь за одну шестую нашей – совершенно другое, и уж конечно это не сравнимо с плавно текущим Временем трехсотлетней черепахи, человек для нее – суетливое, вечно мелькающее создание, не умеющее предаваться созерцанию мира. У каждого создания оно свое. У человека тоже. Но даже в разные периоды человеческой жизни Время абсолютно разное, ведь как медленно тянется последняя минута до звонка в школе, когда учитель кончиком пера водит по журналу, решая кому отвечать на невыученное вами задание, и как мелькают мимо тебя уходящие года в зрелости, когда так хочется это замедлить и все успеть.
– Челентано как-то сказал, что если бы он не стал певцом, он бы подался в часовщики. Какая еще профессия могла бы стать для Вас призванием?
В юности я увлекался всем, что попадало в поле моего зрения, будь то фигурное катание, коллекционирование марок, метание копья, стрельба из лука, велосипед или горные лыжи и везде я добивался неплохих результатов, после чего терял к происходящему интерес и переключался на другое занятие. Но почему-то, параллельно всему я всегда чирикал карандашом на бумаге и точно знал, что это и есть моя профессия. Так оно и вышло.
– Какое из чувств (зрение, осязание, обоняние и т. д.) позволяет Вам испытать наибольшее удовольствие?
Думаю именно комплекс чувств данный нам природой, дополняющих и обостряющих друг друга разрешает получить от жизни максимум эмоций собственно и составляющих само существование такого создания как человек разумный, Потому не только не хочется разделять чувства а наоборот, есть желание дополнить этот комплект еще парой – тройкой неведомых нам. Какие новые краски обрела бы жизнь!
– У Вас много друзей, в том числе знаменитостей и известных людей. Как они появились в Вашей жизни? Почему они остаются в числе друзей?
Как появляются друзья? Вот не было, и вдруг – вот он!
Призадумавшись, понимаю – мои друзья приходили в мою жизнь сами, без моего участия, просто вдруг становилось ясно, что нам интересно быть рядом, заниматься общими делами, думать об одном, говорить друг с другом, или даже молчать друг с другом, ведь и так все понятно. Но поражало меня всегда то, что увидев незнакомого человека, становившегося потом моим близким другом, даже не воочию, а, скажем, по телевидению, я всегда точно знал, что скоро мы пойдем по жизни рядом. И это не единичный факт….
– Что Вы не сможете простить даже очень близкому человеку?
Все могу простить. Не могу простить лишь одно, если человек неожиданно оказывается пустым местом, ничем, если внезапно понимаешь, что придумал этот образ сам, а его нет на самом деле, и за внезапно развеявшейся дымкой, оставшейся от той сказки открывается пустота, бездна, черный вакуум… Ничто…
– Вы много путешествуете. Что для Вас дорога – способ открыть мир или познать себя?
Дорога это то, что все время меняется и ведет вас вперед, готовя нечто не похожее, новое за тем поворотом… Дорога – стимул жить.
– Сможете не раздумывая, повинуясь импульсу, сорваться с места в течение часа и отправиться в путешествие?
Много раз я просто это делал, Если не спалось, быстро садился в машину и утром ты уже в Таллине бродишь по старому городу, или в Одессе спускаешься по лестнице к морю. Это было так здорово!
– Какие виды транспорта предпочитаете?
Если не считать автомобиль, то воспоминания всегда приводят меня к поездам с их верхней полкой, с вареной курицей в газете «Правда», с помидорами в прилипшей к ним скорлупе от яиц и, несомненно, с тихим звоном чайной ложки в стакане с подстаканником украшенным первым спутником земли и с вечным предчувствием новых мест…
– Подвержены ли Вы синдрому попутчика (приступам откровенности с незнакомыми людьми)?
С попутчиками контактировал легко, мне с ними везло, но приступов супер откровенности за собой не наблюдал, сказывалась школа советского детства, с привычкой сначала думать, а потом говорить
– Расскажите забавный или примечательный случай, который приключился с Вами в поезде.
Из железнодорожных историй вспоминаются в основном путешествия по гастролям в мою «Аквариумную» бытность, когда все время что-то происходило от внезапных всенощных банкетов, до наблюдений за стремительным рождением, за рюмкой чая, новых песен Борей Гребенщиковым, когда ощущаешь, как рождается искусство, которому завтра уже будут аплодировать стадионы.
– Какова Ваши ближайшие творческие планы? (Это стандартный вопрос, который позволяет анонсировать ближайшую выставку или иное событие)
Ужасный и бессмысленный для меня вопрос. Не живу я по планам. Все что со мной происходит, происходит на удивление спонтанно, картина рождается из промелькнувшей в окне поезда цветовой структуре старого завода, или случайной пластике поворота девичьей головки, а то из осыпавшейся штукатурки со старой крашеной сто раз стены, более того, в процессе создания концепция может поменяться неоднократно в моей голове, наполненной ветром… Ну и какие тут могут быть планы?
– Вы сотрудничаете с представителями других творческих профессий. Каков главный принцип совместного творчества?
Порою, общаясь с друзьями – фотографами и наблюдая их удачные композиционные находки, я позволяю иногда трансформировать мое впечатление от увиденного в живопись. Более всего за подобные импульсы к творчеству я благодарен моему другу Анатолию Бисинбаеву, именно его фотографии стали прообразами многих моих работ.

– В каких областях хотелось бы найти новую точку приложения своих сил в ближайшее время?
Есть много направлений, в которых я хотел бы поэкспериментировать, таких как гравюра, литография, офорт, скульптура, авторская бумага…
Отдельная история – мое занятие фотографией, уже прошло несколько выставок в Пушкинском музее, Мраморном дворце. Это мне сейчас наиболее интересно. Хватило бы времени, желание есть.
– Какова главная черта характера, которая позволяет человеку стать художником?
Способность наблюдать за окружающим нас миром с самых неожиданных ракурсов и замечать, невидимое другим, и естественно желание и умение извлечь нечто из этих наблюдений и выразить свои переживания по этому поводу так, чтобы это стало близко хотя бы небольшой части населения планеты, и вызвало бы у них ощутимые эмоции. Какие? Это уже второй вопрос, порождающий зачастую нескончаемую полемику…
– Безумство, совершенное ради женщины – было оно в Вашей жизни?
Несомненно! Именно женщинам я и посвятил всю свою жизнь! Что может быть безумнее?

Выставки :
1987- 1 биеннале современного искусства.
1988- Выставка в Гавани
1988,1989,1991-1999 – участие в выставках Центрального выставочного зала в манеже СПБ.
1988-Музей истории города
1989-Митьки в защиту Олега Григорьева.
1989-«Moscow art gallery» Торонто Канада
1990-музей г.Томск
1990-Галерея 10-10 выставка с группой «Митьки»
1991-Выставочный комплекс «Гавань» выставка «Реалии Русского Рока»
1991-г. Вильнюс
1991-г. Самара
1991-выставка «Город» манеж СПБ
1991-постоянная экспозиция в «Грегори галлери» в Вашингтоне США.
1992-«Митьки в Москве» Дворец молодежи. Москва.
1992-«Гардероп» манеж СПБ
1992-«Митьки в Минске» Центральный дом художника Минск.
1992-«Современное искусство Петербурга» Музей Сент-жан Брюгге. Бельгия
1992- 2 биеннале современного искусства
1992- галерея «Аничкин мост»-дворец Белосельских-Белозерских
1992-Персональная. Галерея «Борей»
1992- галерея «Анна»
1993- галерея «Палитра»
1993-галерея Юсуповского дворца
1993-галерея 10-10
1993-галерея «Л-клуб» Москва
1994-«Мастер-класс» Союз художников СПБ – групповая выставка с участием Лучиано Паваротти
1994-Участие в художественной акции «Нет войне!» немецкого художника Ха Шульта с разрыванием 8-метрового слова «война» на Дворцовой площади Санкт- Петербурга двумя (белым и черным) танками Т-80. Трансляция велась всеми мировыми телеканалами в прямом эфире.
1994-1997-«Узкий круг друзей» галерея «Палитра»
1995-«Ностальгия» персональная выставка в галерее «Палитра» СПБ
1996-Совместная выставка с Андреем Макаревичем «Два Андрея» в галерее Палитра СПБ
1997-Арт манеж Москва
1997- выставка «Декабрь, традиция и дата» галерея Булянской Москва
1997- «Арт салон Москвы» галерея Булянской
1997-2000- 3 и 4 биеннале современного искусства.
1997-выставка в Вильнюсе и, в ее рамках акция по проектированию и установке монумента символизирующего единение деятелей искусства всего мира на центральной площади города Молетай.
1998-Персональная выставка в ЦДХ города Москвы «Сам себе один…»
1999- «Три Б»- выставка в Лондоне
2000- Персональная выставка Ницца Франция «Ориджинал галлери»
2001- Арт манеж галерея Арслонга Москва
2001- персональная выставка Лондон Англия «Индар Париша фай нарт»
2002-«Эротические объекты» Ницца Франция «Ориджинал галлери»
2002-Персональная выставка Лондон Англия «Амадеус галлери» 23 марта
2003-Присвоение звания «Мастер» в рамках проекта «Мастер-класс» под руководством М.Б.Пиотровского.
2003- КВЦ Сокольники выставка современное искусство галерея «Арслонга»
2005-Участие в благотворительном аукционе дома Сотбис «Парад Коров»
2006-ЦВЗ «Манеж» выставка «25 лет Рок-клубу»
2006-Персональная выставка в Музее истории города Санкт-Петербурга в Петропавловской крепости в невской куртине
2007-Участие в благотворительном аукционе в поддержку больных детей фонда «Милость»